Затем я схватил совершенно случайно три спички и призадумался. Что-то в них очень задело концентрацию моей воли?! Или может, они мне что-то напомнили?!

Что же эти три спички мне захотели сказать?! – я призадумался, и, положив их вместе на стол, стал внимательно разглядывать.

Спички, обыкновенные спички, но мой разум абсолютно заклинило, я ни за что не хотел выпускать из рук эти три спички!

Ах, Боже ты мой! Как же я раньше-то не догадался!

Ведь эти три спички символизируют собой жребий!

Просто все должны вытаскивать по спичке, и кто вытащит не короткую – обломанную, а длинную – естественную, тот со мной и остается на всю ночь!

Как все легко и просто! И не надо голову ломать!

Впрочем, все гениальное просто!

Я обрадовался и пригласил слегка приунывших жен.

Они внимательно выслушали меня и обрадовались.

Единственно, никто из них не хотел держать этот жребий в своей руке, а уж тем более я, так как боялся, что они меня заподозрят в каком-нибудь мошенничестве.

Наконец, юная Капа, как самая младшенькая, согласилась обламывать спички и держать их у себя в руке как жребий, который необходимо было вытянуть Мнемозине с Верой, последняя спичка должна оставаться Капе.

Они тут же начали испытывать свой жребий. Я с Мнемозиной и Верой вышли из гостиной, чтобы Капа заранее подготовилась.

Потом она нас позвала и с волнением протянула в руке три торчащие головки спичек Мнемозине с Верой.

Первой вытянула короткую спичку Мнемозина, вслед за ней Вера, так что длинная спичка досталась Капе.

Теперь, однако, никто ни к кому меня не ревновал. Этой же ночью я опять несколько раз овладевал Капой. Капа стонала как раненая львица.

Временами она и вовсе забывалась, и тогда ее отточенные ногти впивались в мою спину.

Казалось, она как самка метила меня, чтобы другая самка видела на моей спине ее след, и особо не претендовала на меня. О, как божественна голая женщина в миг соития с ней!

Поток моего семени, переполнявший до этого мое тело, и уходивший в нежную сердцевину Капы был мощен, но еще большую смуту вызывало ее дыхание, ибо ее дыхание было похоже на лобзающий меня огонь, он мгновенно падал на влажную зыбкость моей кожи, тут же превращая ее в величайшее ощущение счастья, текущего по воздуху непрестанным водоворотом, вызывая одновременно круговращения наших душ и мощное сотрясение наших сгорающих тел.

Наши движения вконец сковали нас, и мы словно излились из себя навстречу друг другу.

О, а как мы страстно и упоительно долго насиловали друг друга, когда нам надоела постель?! И где?!

Ночью под лестницей в подъезде, и это с моими недавно зародившимися аристократическими замашками.

И стоило только Капе, лишь чуть-чуть прикоснуться ко мне, как я тут же весь скрывался в огне ее любовной страсти.

Потолок весь как будто был насквозь прошит ее криками, и не менее сладким рычанием львицы, сходящей вмиг с ума от наслаждения.

После соития она утыкается мне в подмышку и робко дышет словно мышка!

Итак, я провел с Капой ночь, словно в сказке, и поэтому с сожалением думал о том, кому же из них сегодня достанется жребий быть со мной, ведь Мнемозине с Верой секс был противопоказан.

И все же мне повезло, после завтрака, когда Мнемозина с Верой стали тянуть жребий, длинная спичка опять досталась Капе.

И опять была волшебная ночь! Оседлав Капу как будто лошадь, я с нею летел в необъятных просторах Вселенной, где мы порой сталкивались как две планеты, разлетались на множество частей, а потом опять соединялись, двигаясь, то наискосок, то опрокидываясь, то снова взлетая.

В самом прекрасном месте собственного ощущения, я уперся головой в ее грудь, а ноги вытянул вверх, положив ей на плечи, она своими ногами обняла мои ягодицы, и в этот момент моя душа с телом в едином союзе излила в нее безумный океан моего семени.

Капа громко рыдала от счастья! И шептала, что от счастья умирает. На следующий день все повторилось сначала, Капе опять досталась длинная спичка. Теперь Мнемозина с Верой глядели на нее с нескрываемой обидой и подозрением.

– Мне, кажется, ты мухлюешь, подруга, – сказала Мнемозина, переглядываясь с не менее раздраженной Верой.

– Пусть тогда кто-нибудь другой держит эти спички, – предложила Капа.

– Ладно, держи уж, – вздохнула Мнемозина, вроде бы удостоверившись в порядочности Капы.

Но и на следующий день длинная спичка опять оказалась в руках у Капы.

Я был очень рад, хотя и не скрывал своего удивления.

– Чтобы добиться такой большой степени вероятности, надо обладать какими-то недюжинными способностями, – подумал я, – или уметь так нагло хитрить, чтобы никто не догадался!

Когда Капа вытянула и на восьмой день длинную спичку, терпение Мнемозины с Верой лопнуло.

– К черту эти жребии! Надо опять переходить на графики! – закричала плачущая Мнемозина.

– А я тебе что говорила?! – злорадно ухмыльнулась Вера.

– Девочки, но все же было по-честному! – запротестовала Капа.

– Иди ты со своей честностью, знаешь, куда?! – возмутилась Мнемозина, потрясая в воздухе кулаками.

Еще бы немного, и они вместе с Верой набросились на Капу, но я успел встать между ними, и таким образом предотвратил побоище беременных жен.

– Просто мне повезло, девочки, – уже плакала и сморкалась за моей спиной Капа.

– А может лучше сразу втроем ложиться с Осей? – призадумалась Мнемозина.

– Да уж, графики-то, куда уж лучше, – забеспокоилась Вера, и между ними снова разгорелся жаркий спор.

От тупости, которая ощущалась моим разумом при их скандалах, я невольно лишался всякой воли, и как ребенок разглядывал с интересом самые разные предметы.

Больше всего меня занимала люстра, изображавшая собой трех змей, чьи головы и жала из них объединял один светящийся шар, словно этот шар был их общим ядом, объединившим их помыслы и одинаково ослепившим их разум. Иногда вещи олицетворяют собой судьбу их хозяев.

Я, например, не раз слышал, как со смертью хозяина останавливались его часы, или вместе с ним умирала его кошка или собака.

– Что это с тобой?! – заметила мой отсутствующий взгляд Мнемозина.

– Ничего! – улыбнулся я. – Просто берегу свою душу от дурных помыслов и не слушаю вас!

– Ага, ты, значит, заварил эту кашу, а нам ее расхлебывать! – закричала Мнемозина.

Внезапно я подумал, что крик в человеке рождается из-за необузданности самой страсти, страсти безумной и коварной. Недаром же, когда человек кричит, то он не помнит сам себя, и не важно, от счастья или от злости!