Около двадцати лет назад молодой и рьяный лейтенант Сидоркин, уже прозванный Клещом, колол Яшу по загадочной мокрухе в доме на Набережной (газом вытравили семью наследников пламенного революционера Абрамкина и взяли драгоценностей и прочего добра на громадную по тем временам сумму, на полмиллиона карбованцев), но быстро уразумел, хотя был тщеславным сопляком, что на Холеру где сядешь, там и слезешь, и отстал от него, но знакомство завязалось. Именно Холера первый предрек ему большое оперативное будущее. И он же предупредил: никогда не зарывайся, парень. Помни, все люди сбиты на одну колодку. У каждого две половинки: одна черная, другая светлая. Все грешники одинаковые, святых придумала церковь, чтобы дать укрепу слабым сердцам. Прав не преступник, а зло, какое в нем сидит. Бей по злу, не по человеку, и народ тебя простит… Значительно позже Сидоркин оценил мудрость поучений Холеры, а тогда спорил, напрягался, не верил, что человек, за которым тянутся кровавые следы, способен нести в себе свет истины. Наступил и другой день, когда капитан Сидоркин оказал Яше неоценимую услугу, причем по чистой случайности, никак не предполагая, что дело связано с Холерой. Однако к тому времени он уже понимал, что такими якобы случайностями, вмешивающимися в судьбы людей, изменяющими течение истории, жизнь наполнена, как мешок опилками, и случайностями они на самом деле не являются, а скорее их можно отнести к предостережениям свыше. По линии отдела внутренних расследований его прикрепили к отряду омоновцев, готовящемуся к зачистке толкучки в подмосковной Малаховке (в «Варане» он тогда еще не служил, но все равно для элитника это было что-то вроде армейского штрафного наряда на кухню). На ту пору омоновцы были еще не теми, какими стали после расстрела парламента в 93-м году, но и тогда ребята там были, как на подбор, твердолобые, упертые и бескомпромиссные. Сидоркину не стоило большого труда вписаться в их среду, он даже получал удовольствие от игры мускулами, граничащей с оголтелостью. Никому в голову не приходило заподозрить в нем холодного соглядатая. Вскоре в отряде ему дали ласковое прозвище Тоша-Таран. Так вот, на Малаховской зачистке произошел маленький казус, на котором он чуть не прокололся. Пока парни не выходили за рамки обычной проверки, препровождая подозрительных субъектов в большой закрытый фургон-перевозку, Сидоркин действовал со всеми наравне: покрикивал на нерасторопных торгашей, сбрасывал на пол товар, отпускал дружеские пинки недовольным, выказывая не меньше азарта, чем все остальные, в этой веселой кутерьме, которая впоследствии получит почти официальное название «Маски-шоу».

Особую прелесть шмону придавало сопровождающее его легкое чувство опасности: всегда мог найтись дурачок, который при виде этого разора ткнет ножичком или пальнет из припрятанной под ящиками пушки. Такое случалось. Не часто, но случалось.

Все шло нормально до той минуты, пока один из покупателей, замешкавшийся возле рыбного прилавка и уже уложивший в сумку жирную тушку семги и две баночки красной икры, не выказал возмущения происходящим. Надо заметить, что к этому моменту, когда с десяток торгашей уже лежали на земле с заведенными за голову руками, большинство покупателей давно как ветром сдуло. Хотя многие с безопасного расстояния злорадно наблюдали за расправой. В основном пожилые женщины с серыми, испитыми нуждой лицами, которых на этом рынке столько раз обманывали, столько раз над ними глумились, что теперь они искренне радовались, что нашлась сила, которая припугнет хоть на время чернобровых, горбоносых оккупантов. Но даже среди этих обездоленных россиянок находились сочувствующие, которые вдруг начинали голосить и охать, как при родовых схватках.

Мужчина у рыбного ларька выглядел вполне респектабельно и благополучно, да и товар, который он переложил в сумку, говорил сам за себя, но то, что он явно был при деньгах и, видно, принадлежал к гайдаровскому среднему классу, и заставило его сделать непростительную оплошность. Когда омоновец потребовал у продавщицы документы и ненароком отпихнул от прилавка мужчину, чтобы не путался под ногами, тот, вместо того чтобы извиниться, громогласно, как с трибуны, изрек:

– Поосторожней, приятель… толкаться необязательно. У меня ведь тоже руки есть.

– Чего? – не понял омоновец.

– То самое… Охамели, смерды.

Не повезло мужчине в том, что нарвался на Леху-Ползунка. Кто-то другой, может, простил бы неуместную выходку, но никак не Леха, который даже среди сотоварищей выделялся неукротимостью нрава. Уже третий год мстил за брата, которому оторвало обе ноги в Афгане. Для него все черные были врагами, а если кто-то из соотечественников хотя бы косвенно оказывался на их стороне, тот становился врагом вдвойне. Леха, конечно, не знал, что такое «смерд», но по тону сообразил, что это какое-то изощренное оскорбление. Он не стал медлить и, развернувшись боком, мощным ударом в пах повалил наглеца в грязь. Тут же ему на подмогу подлетел сержант Витя Загоруйко, с которым на пару они без проблем могли уложить и быка. Под обрушившимися на него свинцовыми примочками мужчина завертелся волчком, но жить ему осталось недолго, если бы рядом не оказался Сидоркин. Он понял, к чему идет дело, и немедленно вмешался, вопреки инструкциям отдела внутренних расследований, которые все сводились к одному – ни при каких обстоятельствах не светиться, просто мотать все на ус. Подбежал, обхватил Ползунка за плечи и с трудом оттащил. Витя Загоруйко от удивления задержал в воздухе поднятую, возможно, для завершающего обломного удара ногу.

– Ты чего, мудила, спятил? – спросил в детском недоумении. – Эта тварь сама залупилась. Урок ему же на пользу.

– Не надо, – сказал Сидоркин. – Покалечите, а отвечать командиру.

– Перед кем отвечать?

Ответить Сидоркин не успел, потому что на него с криком: «Ах ты, гадина продажная!» – замахнулся Ползунок. Сидоркин был готов к нападению – и нанес встречный короткий удар в переносицу, за который его и прозвали Тараном. Размусолил костяшки пальцев, но в черепе Ползунка что-то подозрительно хрустнуло – и взгляд приобрел дымное, бессмысленное выражение. Он зашатался, повернулся вокруг оси – и медленно побрел в сторону табачных прилавков. Похоже, что немного ослеп. Удар в самом деле беспощадный и опасный: при разрыве хрупких носовых косточек и хрящей осколок мог проникнуть в мозг, а это верная смерть. Но в ту минуту Сидоркин об этом не думал. Он ведь тоже был заводной, это потом, с годами, уже став элитником, остепенился.

– Напрасно ты так сделал, – сказал сержант, провожая глазами побратима. – Ох, напрасно, Антон.

– Ничего, разберемся… Лучше Лехе помоги, а то он вроде заблудился.

Сержант кивнул, догнал Ползунка, нежно обнял за плечи и, что-то бормоча в ухо, усадил на траву. Сидоркин склонился над недобитым строптивцем:

– Встать сможешь?

– Наверное, – прошамкал тот, цедя из разбитого рта пузыристые алые ошметки.

Сидоркин помог ему подняться.

– Ты на машине?

– Ага.

– Где она?

– Возле шашлычной.

Сидоркин обхватил его за талию, кое-как довел до вишневой «Тойоты». По дороге мужик немного продышался.