Четвертый удар все решит — Домиций вряд ли успел подумать — скорее почувствовал это. Противник захватил его руку и приложил о косяк, пытаясь выбить кинжал из пальцев, второй же рукой ухватил за горло. И тут из угла метнулся невысокий, но крепко сложенный мальчишка, воскликнул: «А вот так!» И с радостным воплем захлопнул дверь, можжа кисть руки гостя вместе с кинжалом.

Короткий вопль тут же стих, ибо второй мальчишка скользнул вперед, погружая в бок прижатого к стене «гостя» острый клинок.

Дверь толкнули снаружи.

— Осторожнее! — крикнул человек, державший Домиция — уже мертвого — за горло.

— Что там, Афраний! — спросил женский голос.

— Бой закончен! — проговорил центурион Афраний тоном судьи в амфитеатре и разжал пальцы.

Тело убитого стекло на пол. А мальчишки ухватили мертвеца за руки, выволокли из комнаты в перистиль и швырнули подле убитого Домицием раба. Кинжал, что нанес рану, бросили тут же.

— Как ты думаешь, понравится хозяину дома эта находка? — проговорил в задумчивости центурион Афраний.

— Думаю, он будет в восторге. — Мевия обвила шею центуриона и приникла к его губам. Тот поначалу ответил на ее поцелуй, но потом отстранился.

— Не сейчас… — пробормотал он.

— Почему, радость моя? Разве кровь тебя не возбуждает? Бой не возбуждает? Смерть не возбуждает? Мы ничего не видели и не слышали в эту ночь, ибо ложе наше было посвящено в эти часы Венере. Разве не так?

— Мевия, ты меня совсем не знаешь, — сказал Марк, отстраняясь.

— Мне все равно, — ответила Мевия. — Абсолютно. Знаю одно: ты жесток, но не любишь изводить людей, подчеркивая свою власть. За это я тебе все прощаю.

— Все прощаю… — очень точно передразнил Мевию Диег, и мальчишки прыснули.

— Немедленно к себе в комнату! — приказал центурион.

Диег и Регебал тут же исчезли, будто растворились в темноте.

— Когда-нибудь эти волчата вырастут в настоящих волков, — заметила Мевия.

— Ручных волков, — уточнил центурион.

Мевия не стала возражать, хотя как раз в этом она сомневалась.

* * *

— Ты знаешь этого Домиция? — спросил утром центурион Афраний у отца.

Тот сидел в атрии и принимал клиентов. Центурион всегда поражался, сколь много у отца просителей и подхалимов, сколь много на свете людей, готовых терпеть любые унижения, лишь бы получить лишний асс.

— Эту падаль? И не собираюсь даже смотреть на мертвое тело. Я приказал и раба, и вора вывезти на кладбище для бедных.

— Отец, кто-то пытался убить племянников Децебала. Или ты не знаешь, как важны эти мальчишки? — Центурион говорил тихо, сдержанно, хотя внутри в нем все так и кипело.

Он не сомневался, что отец замешан в случившемся, но никаких доказательств тому не было.

— Нисколько не важны, — фыркнул старик. — Дакия вот-вот станет римской провинцией. Напротив, они будут только мешать. Уже точно известно, что грядет война. Или ты не знаешь? Хорош же центурион… — Старик презрительно хмыкнул.

— Ты помогал убийце? — Центурион прищурился, глядя на отца. Всю жизнь ему хотелось одолеть этого человека, но он так и не сумел этого сделать.

— Я — нет. Но есть люди, которые пекутся о благе Рима, в отличие от тебя и твоего гречонка Адриана. Кто-то мог попросту оскорбиться и решиться на месть — за убитого Лонгина отмстить убийством мальчишек-волчат. Разве не так грозил Децебалу Траян в письме?

— Император угрожал убить мальчишек? Нет, это невозможно! — возразил Афраний.

— Как будто ты читал письмо! — презрительно фыркнул будущий консул.

* * *

Послания приходили с интервалом в восемь дней,[75]будто нарочно гонцы спешили в первый день римской недели порадовать императора новостями из Дакии. Второе письмо пришло от самого Децебала — дакийский царь предлагал обменять тело умершего Лонгина на удравшего хитрого и наглого вольноотпущенника да еще — на сбежавшего из плена центуриона. Значит — сделалось ясно — центурион, что сопровождал Лонгина, сумел сбежать. А как его имя? Гай Осторий Приск. Имя знакомое. В прежней войне прославился. Ну и где же этот центурион? О нем ни слуху ни духу. Сгинул наверняка в горах зимой. Не повезло парню.

Письмо Траян продиктовал очень быстро: пусть Децебал оставит тело Лонгина себе, а жизнь центуриона и жизнь вольноотпущенника стоят больше, нежели мертвое тело.

В первый день следующих нундин пришло письмо из Виминация, к письму приложены были таблички, запечатанные печатью Лонгина, и сам перстень-печатка умершего легата. Кто их доставил и когда — не сообщалось.

А вот что именно написал в предсмертном письме Помпей Лонгин — император не сообщил не только Адриану, но и самому близкому своему человеку, с которым всем и всегда делился, — Лицинию Суре. Прочел у себя в комнате наедине, разровнял воск, очень долго ровнял, будто опасался, что какая-то черточка из послания уцелеет. В тот вечер во дворце не было пирушки — Адриан провел его в обществе Плотины, что поселилась в покоях Ливии, жены божественного Августа. Здесь в триклинии она принимала гостей, обеды были скромны, беседы — занудны, но, как донесли слуги — ох уж эти всезнающие и вездесущие соглядатаи, — в этот вечер Траян диктовал секретарю воспоминания о войне, которая еще не началась.

Июнь 858 года от основания Рима

Рим

К канун нон июня[76]император Траян покидал Рим. Он не спешил, никакой торопливости — сначала он проедет Аппиевой дорогой до Брундизия, а там сядет на корабль — и прибудет в Дуррес. Потом — Эгнациева дорога, что пересекает Иллирию, Македонию и Фракию. Император будет по пути принимать по дороге делегации знатных граждан, обсуждать с наместниками детали грядущей войны. Его путешествие будет неспешным, и до Дробеты Траян доберется не раньше августа, приведя с собой свежие войска и многочисленную свиту.

Плиний, старательно отделавший свою речь, произнесенную три года назад, изрядно дополненную и уже много раз читанную — настолько часто, что многие уже знали кое-какие рубрики наизусть, — преподнес императору свиток в золоченом футляре, видимо, в надежде, что где-нибудь на берегах Бистры император перечитает излюбленные фразы и вспомнит доброго Плиния.

Адриан, назначенный легатом Первого легиона Минервы, уезжал на лимес вместе с императором. А вот центурион Декстр остался в Риме.