— Я хотел просить прощения, Эрленд.

— За что?

На секунду Маргидо ужаснулся, что Эрленд думает, он просит прощения за тот звонок в новогоднюю ночь, надо было по-другому выразиться. Он поспешил сказать:

— За то, как с тобой обходились в нашей семье. Могу себе представить, что ты обижен и зол на… да… и на меня, и на Тура, и на мать…

Тут ему захотелось закончить разговор и куда-нибудь прилечь, закрыть глаза, знать, что дело сделано.

— Я не обижен, — ответил Эрленд, поставил свежий кофе перед ним на стол и посмотрел Маргидо в глаза. — Нет, совсем нет. Я был подавлен, и вас было жалко. Но когда я уезжал, я был взбешен. Не хотел, чтобы меня раздавили. Взбешен, сбит с толку, агрессивен, но не обижен. Это касалось не только вас, всего. Всех тех мест, всего Трондхейма. За двадцать лет много всего произошло, но тогда…

— Да. Произошло много всякого.

— Когда ты позвонил в Новый год…

— Давай не будем об этом, — попросил Маргидо.

— Ты был пьян?

— Больше этого не случится.

Эрленд громко засмеялся, запрокинув голову.

— Я так и знал! Ты должен напиться, чтобы называть меня братишкой!

Маргидо хотел поднести чашку ко рту, но заметил, как трясутся руки, и оставил кофе на столе.

— Извини, Маргидо. Нехорошо смеяться над тобой, я не прав, — сказал Эрленд.

— Крюмме… прекрасный человек, — сказал Маргидо. — И священник Фоссе тоже это сказал, когда я встретил его несколько недель назад. Что вы… очень приятные люди.

— Так и сказал? И ты просишь прощения? И при этом вы оба — верующие?

— Да, все так и есть.

— Ты видел их. Вместе? — спросил Эрленд.

Теперь Маргидо обеими руками поднес чашку ко рту. Надо было во что бы то ни стало почувствовать вкус кофе, хотя ничего удивительного в том, что Эрленду захотелось об этом поговорить. Сейчас они были не на Несхове, и рядом не было Тура, который поднимал занавеску и смотрел на градусник, как только разговор касался чего-то болезненного.

— Кого? Мать и…

— Да, — сказал Эрленд.

Он опять принялся изучать холодильники, в одной двери было отверстие с кнопкой, над которым было написано «Ice Cube Automat».

— Да, — сказал он. — Видел.

— Значит, ты видел, как мать и дедушка Таллак…

— Я вернулся однажды чуть раньше из школы, — сказал Маргидо. — Я был совсем юным.

— В голове не умещается. Как можно было скрывать это столько времени?

— Все очень просто, — сказал Маргидо и посмотрел на Эрленда. — Хутор надо передать по наследству. А когда наследник единственный и не интересуется девушками…

— Отец решает за него.

— Да.

— И тут все сразу получается, Маргидо. Нас трое.

— Возможно, дело было не только в необходимости и интересах хутора.

— А в том, что они друг друга любили?

— Не знаю, — ответил Маргидо. — А теперь оба умерли. И мы никогда не узнаем.

— Я пытаюсь себе представить… мать и его, годами, за спиной у бабушки, которая не вставала и не выходила из комнаты. Думаешь, она понимала?

— Очень надеюсь, что нет.

— А мать и… дедушка Таллак тебя не заметили? Они не поняли, что ты знаешь?

— Нет. Но я сказал об этом матери. Семь лет назад. В последний раз, когда я приезжал на хутор до… этого Рождества. Что у их безобразного обращения со стариком должен быть предел. И что его жалко, учитывая, чем она занималась. Все закончилось чудовищной ссорой, она пришла в ярость, сказала, что я говорю о вещах, в которых ничего не понимаю. А я просто уехал, поскольку она не могла говорить об этом спокойно и разумно.

— Тур его так и называет отцом?

— По-моему, да. Тур предпочитает, чтобы все, по возможности оставалось, как раньше.

— Я его так любил. Дедушку Таллака.

— Я знаю, Эрленд, — сказал Маргидо и провел рукой по лицу, прижав пальцами глаза, секундная темнота была желанным отдыхом.

— Все было так давно… Здесь есть туалет? — спросил он и встал.

— Есть, и, конечно же, целых два! — сказал Эрленд. — Один просто туалет и еще один в ванной. Но ты же не видел ванную!

Первым в глаза бросился аквариум. Маргидо остолбенел и смотрел, как Эрленд показывает ему разных рыб. Треугольная ванна размером примерно со всю его ванную комнату занимала один угол, блестящие сопла были вплотную друг к другу вмонтированы в стального циста фарфор. Душевая кабина стояла в другом углу. Две раковины в стеклянной оправе, шершавой с внутренней стороны, зеленые растения и пальмы, освещенные точечным светом, белое кресло с одеждой, небрежно накинутой на один подлокотник. Кресло. В ванной. И тут он ее обнаружил, в углу комнаты, раздвижные двери из стекла и характерные деревянные скамейки внутри.

— У вас есть сауна? — спросил он.

— Ох, сауна. Мы ей никогда не пользуемся. Туда заходит только уборщица, стереть пыль со скамеек и печки.

— У меня тоже скоро будет сауна. Когда я вернусь, ее как раз закончат монтировать. Не с настоящей печкой, конечно, но…

— Мы принимаем ванну. Почти каждый день. На сауне настоял я, когда мы делали ремонт. Совершенно зря, раз мы ей никогда не пользуемся. А тебе нравится? Сходи в сауну, отдохни немного.

— Сейчас?

— Пожалуйста! Я включу печку, она нагреется через четверть часа. А потом наполню бак водой. Чистые халаты для гостей у нас всегда найдутся, так что можешь как следует пропотеть после душа, а потом одеться. Обедать мы все равно будем не раньше, чем через пару часов. Здорово, да? Сможешь пообедать в халате, мы сами так часто делаем. А еще здесь есть холодильник.

Крошечный холодильник стоял рядом с креслом.

— Минеральная вода. Когда надоедает шампанское. Угощайся.

Он аккуратно сложил одежду на кресло, сверху положил часы. С утра он надел чистую смену белья, и больше ничего не оставалось. Он понюхал носки, постирал их мылом и расстелил на полу. В дверь постучали: мол, заперся ли он? Он был совершенно раздет.

— Да?

— Тебе включить музыку? — послышался голос Эрленда. — Я вдруг вспомнил, что в ванной есть колонки. Какая музыка, по-твоему, подходит для того, чтобы потеть? Дайана Росс?

— Нет, Эрленд. Спасибо. Я хочу посидеть в тишине. Спасибо тебе!

Он зашел в тепло и закрыл за собой дверь. Плеснул воды на печку, поднялся на верхний полок, сел и закрыл глаза. И тут же почувствовал, как наружу из кожи пробивается пот. Он открыл глаза, лениво взглянул сквозь стекло. Взгляд упал на халат, который ему одолжили, и большое полотенце в черную и серую полоску. Он снова закрыл глаза.