Челайфер остается доволен. Вероятно, вторую строфу кто-то сочтет причудливой, но немного… С чем сравнить? Похоже на книжные иллюстрации Уолтера Крейна. Что ж, пусть те, кому она не нравится, пропустят ее или найдут другие слова, если сумеют. Чтобы придать произведению больше гармонии «серебряного века», которой полнее соответствует изящная стройность остальных строф. Зато в заключительной части чувствуется рука мастера. Здесь есть что-то от поэтики Расина, и если бы того никогда не существовало, его следовало бы выдумать хотя бы ради этих строчек:

Челайфер ощутил нечто, близкое к экстазу. Но тут же осознал, что миссис Олдуинкл обращается к нему напрямую. Ее бессвязное бормотание подошло к концу, и теперь слова и просьба звучали конкретно.

– Вот вы какой на самом деле. – Она подвела итог. – Подтвердите же мою правоту. Скажите, что вы мне понятны.

– Возможно, – с улыбкой ответил Челайфер.

А тем временем террасой ниже Кэлами и мисс Триплау совершали легкую прогулку. Обсуждали они тему, в которой мисс Триплау считала себя настоящим экспертом. Выражаясь языком учительской, это был ее профильный предмет. А разговор шел о жизни.

– Жизнь так прекрасна, – говорила мисс Триплау. – Причем всегда, во всех проявлениях. Она разнообразна и наполнена радостями. Например, этим утром я проснулась и увидела голубя на подоконнике – большой толстый серый голубь, он украл радугу и нашил себе на животик. (Эта сцена, столь удачная и чарующая, уже была занесена на будущее в писательский блокнот мисс Триплау.) А потом я заметила высоко на стене прямо над туалетным столиком маленького черного скорпиона, он задрал хвостик и казался чем-то нереальным, вроде знака зодиака. Вскоре меня навестила Эугения. Только подумайте: вам приносит таз с горячей водой горничная с таким именем – Эугения! И она провела у меня четверть часа, рассказывая о своем женихе. Он ужасный ревнивец. Хотя я бы тоже ревновала, если бы обручилась с парой таких игривых глаз. Но для начала вы просто подумайте обо всем, что успело произойти еще до завтрака! Сплошная экзотика! Жизнь так щедра и обильна!

С сияющим лицом она повернулась к собеседнику.

Кэлами посмотрел на нее сквозь полузакрытые глаза, улыбаясь дерзко и с ленивой уверенностью в себе, которая была характерна для него вообще, а в общении с женщинами – особенно.

– Щедра? Еще как! Голуби перед завтраком. А на завтрак она преподнесет мне вас.

– Словно я копченая селедка, – рассмеялась мисс Триплау.

Но Кэлами не развеселила ее попытка пошутить. Он смотрел на нее сквозь складки ресниц с той же нахальной самоуверенностью, столь же убежденный в своей власти над ней – власти уже настолько полной, что ему не приходилось прикладывать никаких усилий. Он мог просто дождаться, когда неизбежная победа явится сама. Мисс Триплау он приводил этим в смятение. Но именно поэтому так ей нравился.

И они продолжали прогулку. Пятнадцать дней назад им бы ни за что не удалось остаться вечером вдвоем, чтобы предаться легкой беседе о профильном предмете мисс Триплау. Их хозяйка положила бы конец подобному «бунту на корабле», столь откровенному порыву к независимости самым резким и безжалостным образом. Но после прибытия Челайфера миссис Олдуинкл оказалась настолько занята собственными сердечными делами, что ее перестали интересовать поступки, высказывания, как и любые перемещения в пространстве других гостей. Бдительность тюремщика притупилась. Ее подопечные могли разговаривать, разгуливать вместе или парами, пожелать ей спокойной ночи в любой удобное для них время. Миссис Олдуинкл и бровью бы не повела. До тех пор, пока никто больше не претендовал на внимание Челайфера, им дозволялось абсолютно все. Fay ce que vouldras[22] стало правилом и девизом во дворце Чибо-Маласпина.

– Никогда не могла понять, – продолжила мисс Триплау, оседлав любимого конька, – как получается, что не все люди счастливы. Я имею в виду фундаментальное, глубинное счастье. На долю каждого выпадают страдания, боль, в общем, есть тысячи причин для того, чтобы на время поддаться поверхностному унынию, если вы понимаете, о чем я. Но не быть счастливым в основе своего существа – как это вообще возможно? Жизнь необычна, богата и красива – нет причин не любить ее во всех ипостасях, даже если есть мелкие поводы для огорчений. Вы согласны?

Ее сейчас охватила бесконечная любовь к жизни. Она была молода, обладала пылким темпераментом, самой себе представлялась ребенком, который вдруг начинает резвиться и кувыркаться из чистой радости, опрокинувшись в копну ароматного сена. Ты мог обладать незаурядным умом, но, если умел искренне любить жизнь, это переставало иметь значение; твоя душа уже была спасена.

– Согласен, – ответил Кэлами. – Жить стоит всегда, даже в самые дурные времена. А если человек при этом еще и влюблен, то жизнь по-настоящему пьянит.

Мисс Триплау бросила на него взгляд. Кэлами шел, склонив голову и уперев взгляд в землю. На его губах играла легкая улыбка, глаза почти закрылись, словно его одолела сонливость. Мисс Триплау ощутила досаду. Бросить подобную ремарку, а потом даже не посмотреть на собеседницу!

– Не верю, что вы когда-нибудь были влюблены, – усмехнулась мисс Триплау.

– А я не помню, когда в последний раз не был влюблен в кого-нибудь, – заявил Кэлами.

– С таким же успехом вы могли бы сказать, что не познали влюбленности. По-настоящему, – настаивала мисс Триплау. Уж она-то изведала подлинные чувства.

– А вы? – спросил Кэлами.

Мисс Триплау промолчала. Они совершили несколько кругов по террасе. Кэлами думал, что поступил неосмотрительно. Он не был влюблен в эту женщину. Пустая трата времени, а между тем существовали иные проблемы, которые следовало разрешить. Другие вопросы. Они нависали всей своей громадой, пусть даже пока заслоненные жизненной суетой, шумом и бесконечными разговорами. Да, но в чем они состояли? В чем их форма, название, смысл? В постоянном движении они просматривались лишь смутно, как звезды на небе сквозь лондонский смог. Необходимо было остановиться, отстраниться от всего, и тогда ты сумел бы отчетливо разглядеть важные и первостепенные вещи, ускользавшие от взгляда. Но остановиться не получалось, и почему-то даже не виделось способа бежать от этого. Невозможно было контролировать хаос движения, а попытка бегства выглядела заведомой нелепостью. Единственно разумным представлялось жить устоявшейся жизнью и забыть обо всем, что существовало за пределами узкого и шумного круга. Именно так и старался жить сейчас Кэлами. Но ему не под силу было окончательно подавить в себе сознание, что другой мир все-таки существовал. Нечто очень важное маячило вне поля зрения, как бы ты ни старался убедить себя в обратном и забыть обо всем. Вопросы требовали внимания к себе, а в последнее время со все более раздражавшей его настойчивостью. В ответ Кэлами решил поиграть в любовь с Мэри Триплау. Это было хоть что-то, способное занять его достаточно надолго. И в какой-то степени так уже и получалось. Лучший спорт для закрытых помещений, как назвал это старик Кардан. Но душа рвалась к чему-то большему и лучшему. Сможет ли он продолжать подобное существование? И если нет, то как ему поступить? Вопрос буквально сводил его с ума, ведь за суматохой маячила возможность иной жизни, вставали другие вопросы, которые ему необходимо было задать себе. Они упорно требовали от него усилий, эти вопросы. Но он никогда и никому не позволял себя принуждать к чему-либо. Принуждение невыносимо. Он, черт возьми, будет поступать так, как заблагорассудится! Но в таком случае действительно ли ему нравилось крутить амуры с мисс Триплау? Да, отчасти. Он знал, что на самом деле ответ один: нет. И все же – да, да! – упорствовала частица его сознания. Ему это нравилось. А если и не нравилось, то какого дьявола? Он непременно убедит себя в обратном. И при необходимости он, черт побери, будет делать то, что ему не по душе. Таков его выбор. Он станет делать то, что ему не нравится.