Мок понимал, что в случае справедливости этих опасений мало времени на получение доказательств еврейского происхождения Гнерлиха и предоставление их фон Родевальду. Изо всех сил желал разговора с профессором Брендлом, который может быть натолкнул бы его на этот еврейский след. После допроса охранницы Вальтраут Хелльнер не было сомнений в том, что каждый лагерный охранник имеет в голове приказ, чтобы остановить старого мужчину с обожженным лицом, который хотел бы попасть в лагерь на Бергштрассе. Это определенно, что после разговора с Хелльнер заместитель коменданта Герстбергер, человек доброжелательный к Моку, изменил отношение.

По всей вероятности, люди Гнерлиха, проинформированные о дружбе, соединяющей его самого с Брендлом, уже стоят под домом философа и терпеливо ждут гонителя их коменданта. Единственным союзником Мока была в этой ситуации осада, которая призывала жителей Бреслау, а особенно солдат Гнерлиха, к выполнению совершенно других обязанностей, нежели преследование какого-то старого калеки.

Мок имел еще одного потенциального союзника.

— Только ты у меня осталась, — тихо сказал он, вглядываясь в то место на фотографии, где должна стоять служанка.

Он не видел ее хорошо в бледном свете газовой лампы, стоящей на баре.

— Только ты можешь мне что-то сказать о происхождении Гнерлиха. А до тебя доберусь через фотографа, потому что как же иначе?

Посмотрел снова на фотографическое заведение и проклял тихо самого себя. В задумчивости он не заметил, что зажегся в нем небольшой светильник. Я уже стар, подумал он о себе с жалостью и гневом, все ускользает от моего внимания. Спрятал фотографию в бумажник, надел плащ и шляпу, поклонился дремлющему господину Альштадту и вышел из заведения. Господин Альштадт, однако, не погрузился полностью в сон. Догнал его на улице.

— Что? — улыбнулся Мок. — Вы хотите меня побрить? А может, сделать мне постоянную завивку?

— Дело не в этом, господин хороший, — ответил старый парикмахер. — Вы оставили что-то под столом, виолончель или что-то.

— Благодарю, — Мок вернулся и вытащил из-под стола продолговатый футляр. Потом он вышел из заведения со словами «до свидания», на которые не получил ответа.

Парикмахер ошибался. Это не была виолончель.

Фотограф не хотел впустить Мока за порог своего заведения.

Не возбуждала в нем доверия маска, которую поздний гость имел на лице, раздражала его настойчивость и беспокоила большая коробка, о которой фотограф — в отличие от парикмахера — прекрасно знал, что в ней находится. Только двадцатимарковой купюрой Мок убедил фотографа, что является солидным, хотя и поздним клиентом.

Тогда его впустили в ателье, которое было закидано различными планшетами с фоном: один представлял горы и озеро, другой лесную поляну с медвежонком, а еще один — романтический пейзаж с бурным морем на дальнем плане и задумчивым скитальцем на ближнем. Подмастерье госпожи Дом прихрамывал на одну ногу, имел грязный гардероб, он был неряшливый и небритый. Мок никак не мог себе вообразить, что в это ателье жители Бреслау и Силезии записывались на фотосессию на неделю вперед.

Повесил пальто и шляпу на вешалку и начал обыскивать карманы.

— Выбираете какой-нибудь фон или делаем без фона? — спросил фотограф.

— Я хотел бы поговорить с владелицей, — начал Мок, но сразу же его прервали.

— Госпожи Дом уже нет в Бреслау. — Фотограф начал устанавливать штатив.

— А меня зовут Макс Хануш, и я купил эту будку год назад, когда меня уволили из армии. У меня искусственная нога, — сказал он неестественно быстро.

— Пусть вас не пугает, — спокойно сказал Мок, расчесывая небольшим гребешком волосы, сильно примятые шляпой. — Несмотря на маску на лице, я не секретный агент, который преследует дезертиров, уклоняющихся от почетной службы строительства баррикад. Это если вы работаете в течение всего дня, не так ли? Я ждал вас с полудня.

— Да, я выполняю именно эту почетную службу. — Ирония Мока, по-видимому, не нравилась Ханушу. — Ну, так с каким фоном мы работаем?

Мок сел на кресло, за которым светилась в лучах утреннего солнца лесная поляна и улыбался милый медвежонок.

— Господин Хануш, я заплатил вам двадцать марок, а я заплачу еще больше. Но не за фотографию.

— А за что? — прервал его фотограф.

— За две вещи. — Мок снова причесал волосы. — Первая из них — это информация о клиентах госпожи Дом.

Разумеется, знаменитая на всю Силезию ваша предшественница очень аккуратно вела документы. Некоторые именитые фотографы имели списки фамилий фотографируемых особ. Возможно, делала так госпожа Элиза Дом?

— А второй вопрос? — Фотограф с волнением не мог свернуть папиросу.

— Ночлег, — сказал коротко Мок. — Я хочу у вас переночевать. Пожалуйста, сдайте мне на две ночи свое ателье.

— Сколько заплатите?

— А сколько вам нужно?

— Сто марок.

— Восемьдесят марок и десять пачек лоренсов, чтобы вам не приходилось крутить в пальцах. Как-то у вас это не выходит.

— Хорошо, — сказал Хануш, глядя, как Мок вытягивает из портфеля жестяные золотые коробки, заполненные висбаденскими папиросами. — Но при одном условии. Что под моей крышей не будет этого оружия. — Он указал на коробку, которую на полчаса раньше парикмахер принял за футляр от виолончели.

— Я не могу выполнить этого условия — Мок мило улыбнулся. — Но я могу сделать кое-что другое. Я могу забыть о моем предложении, открыть чехол и извлечь кое-что из него. Кое-что, чего ты боишься. Тогда я начну отдавать приказы, а ты потеряешь деньги и папиросы. Я найду то, что ищу, или не найду этого и уйду. Я оставлю тебя взволнованным. В нервах человек с удовольствием бы закурил хорошую папиросу. А у тебя не будет хороших папирос. И денег на всю массу хороших папирос. Ну что, Хануш, — Мок по-прежнему усмехался, — выкурим трубку мира, или ты собираешься и дальше меня раздражать? Ты сделаешь то, о чем я тебя прошу, или и дальше будешь мне докучать?

— Хорошо. — Фотограф положил руки на лоренсы. Он все еще был взволнован.

— Но у меня нет никаких удобств. Вам придется спать на том диване. — Он указал на старый диван для семейных фотографий.

— Очень удобный. — Мок сел на своей постели и достал из портфеля разорванное семейное фото. Он повернул его и медленно прочитал: — 4 мая 1932 года, Кантен. Там сделан этот снимок. Вы можете проверить в реестре эту дату?

— Сначала деньги, — сказал фотограф еще несколько испуганным тоном.

Мок положил перед ним четыре десятимарковые купюры. Фотограф пошел на склад и принес оттуда папку с датой 1932.

— Здесь есть все чеки, — сказал Хануш. — Госпожа Дома была очень точна. Недавно я хотел выбросить все эти старые папки. А тут, смотрите, сегодня понадобились. — Он достал пачку папирос. — Можно?