От ультразвукового воя боли захотелось свернуть уши в трубочку. Полоски на кутарре заметались дрожащими глистами. Разбрызгивая искры, тварь в ярости попыталась снова достать меня ударами лап.

Но найдя одно уязвимое место, я не собирался останавливаться на достигнутом.

Перехватив меч клинком вниз, метнул кинжал. Кастрированная киска на долю мгновения непроизвольно скосила взгляд, проследив за пролетевшей над ее плечом железкой, и в тот же миг я рванулся к ней со всей возможной скоростью…

И время застыло… Воздух сгустился до консистенции засохшего киселя, каждый атом этого мира шептал мне: «Да ты охренел?», а я, стиснув зубы, своей волей, будто молотом, долбил и долбил по треклятым прутьям решетки.

И вдруг…

Бам… Они лопнули!

Штормовым ветром я перенесся под самый нос чертовой киски, и, схватив бастард двумя руками, как огромный кинжал, вонзил его ей в глаз.

В тот же миг Вэл навалился с новой силой. Усталость обрушилась с силой смердящего прилива. Захотелось прислониться к ближайшему дереву и спать, спать, спать…

— Ты этого хотел? — спросил я у молчаливых сосен, пнув свалившуюся под ноги бездыханную тушу.

На этот раз Золотоглазый не откликнулся на мой зов. Наверно, был занят важными божьими делами.

Ну и хрен с ним. Ибо, радовало другое.

Твою мать, Вэл, чертов мир, куда меня выдернула сумасбродная метресса — не настолько ты и всесилен, а?

— Ты не всесилен, ублюдушный мирок! — крикнул я в те же сосны, в коих ранее пытался отыскать Золотоглазого.

Но, как и от улыбчивого божка, ответа не получил.

Пожав плечами, и, уперев сапог в раззявленную морду кутарры, я вытащил меч. Она сдохла всего-то пару минут назад, но шерсть уже потеряла цвет, бока ввалились, а когти покрылись белесым налетом. Труп выглядел так, будто эта скотина лежит тут уже пару недель. Держу пари на что угодно, к вечеру от нее останутся только кости. Интересно, живность в Вэле, тоже имеет обыкновение воскресать у какого-нибудь божественного камня?

Очистив бастард, я устало двинулся в обратную дорогу.

Увы, развлечение с кутаррой было единственным событием, скрасившим долгие однообразные дни в замке Харов.

Два раза в неделю лорд Госпел, а за ним и половина населения Бэнн’о’Сола, перемещался в королевскую резиденцию в Саларине, дабы решить там важные государственные вопросы. В эти дни обширный замок становился похож на кладбище. В другие же, он был набит суетой до отказа. Целые отделы писарей, сгорбившись, скребли перьями по пергаменту, маршировала стража, сумрачные маги ходили, обдумывая свои темные дела, толпы самоуверенных дворянчиков обивали пороги канцелярии, стада куртизанок обхаживали высокоранговых чинуш, из города неиссякаемым потоком тянулись посыльные. Честно говоря, странная организация работы, ну да ладно, мне до этого не было никакого дела.

А вот ночные посетители главы Дома Харов, не могли не привлекать внимания. То это были блистательные лорды, инкогнито, вырядившиеся в мещанское платье, что сидело на них как сарафан на вышибале. То серомордые эльфы, смотрящие на людей как на говно. То таинственные красавицы в закрытых возках, и прибывали они явно не для увеселения старого лорда, чей стручок, спорю на яйца Золотоглазого, уже давно не работал.

Кстати о стручке лорда Госпела. Настругал он им троих дочерей и двух сыновей. Старший, из которых, безвылазно сидел в материнском замке Харов, в Барковом Ущелье, а другой занимал какую-то должность при дворце

и иногда заглядывал на чаек к папаше. Это был хрупкий юноша с проницательными глазами. «Учетник» 12-го уровня. Одевался он неброско и, пожалуй, в толпе такой вряд ли привлек бы взгляд. Но при взгляде на эти проницательные глаза становилось понятно, что отцовская хватка передалась ему сполна.

А что в это время я? Пока его сиятельство раздумывал над моей судьбой, я страдал хренью. Т. е. шлялся по замку, шлялся на тренировки, пил с Вауром и его корефаном и портил служанок по ночам.

О маленьком приключении с пятнистой киской я вскользь упомянул в тот же вечер за кружкой орочьей бормотухи, в полной уверенности, что уже утром доклад об этом ляжет на стол к Горту.

Я не ошибся, назвав этого хрена самым головастым на всю округу. Он приходился четырехюродным братцем самому лорду Госпелу, и являлся при нем Первым советником. Правда, в разговоре желательно было не вспоминать о Золотоглазом, иначе из размышлений о его сущности и бытие можно было не выпутаться до вечера. Зато он снабдил меня целой стопкой книг по истории Салентайн Сентинелес. Как ни странно, (вот уж никогда бы не подумал!) чтение пришлось мне по душе. В обед, побегав по лесу, насытившись и устав слоняться по замку, я усаживался где-нибудь меж зубцов замковых стен и погружался в прошлое кластера.

Не знаю, какова история моего родного мира, но история Салентайн Сентинелес особо не поражала. Возвышение одних и упадок других, великие правители, великие маги, великие завоеватели, войны, войны и еще раз войны…

Но под конец недели я не мог не заметить некоторые странности.

— У меня к тебе пара вопросов, — сказал я, плюхнувшись в гостевое кресло в кабинете старика.

Тот отвлекся от здоровенного фолианта, из которого делал выписки сидя за своим заваленным бумагами столом, и вопросительно приподнял бровь.

— Да? Очень интересно, слушаю тебя…

Я бухнул перед ним две раскрытые на заложенных закладками страницах книжки. Сенешаль Древности, нахмурясь, обозрел древние карты кластера, изображенные на них, после чего его морщины разгладились и он улыбнулся мне странной улыбкой. Кажется, он уже знал вопрос.

— И?

— Шестьсот лет назад в Салентайн Сентинелес были населены восемьдесят девять анклавов. В нынешнее время — те же восемьдесят девять, считая занятые ионийцами.

Признаться, я был горд, приметив эту странность. Для этого пришлось от корки до корки перелопатить «Деяния Древних королей Адеморса» и два тома «Истории Нового времени» пера Асандера Кривого.

Горт почмокал губами, словно смакуя вопрос на вкус, оперся подбородком на сложенные замком руки и, улыбнувшись еще шире, спросил:

— А второй вопрос?

— Проистекает из первого. Че за хрень случилась э-э-э… почти шестьсот лет назад?

И это действительно очень интересно. Последствия этой «хрени» можно было хорошо проследить на книгах. Взять те же «Деяния» — огромный полный тщательно вырисованных гравюр фолиант. Спустя восемь сотен лет после своего написания, его бумага по-прежнему выглядела как новая. Хрустела и пахла чернилами. И возьмем, к примеру, «Историю Нового Времени» — бумага толще и грубее, картинки неплохи, но явно не гениальная работа… А уж том трехсот-четырехсотлетней давности — и вовсе рассыпается в руках, а каракули едва поддаются разбору.

Сенешаль Древности вздохнул, вновь почмокал губами, и когда я уже был готов его придушить за идиотское нагнетание загадочности, сказал: