В конце сентября подкрепление под командованием Варелы подошло на опасно близкое расстояние. Часть милиции проявила стойкость и отважно вступила в бой с колониальными войсками, но большинство обратилось в бегство, чтобы укрыться в Аранхуэсе. Варела не выполнил обещание Москардо пощадить сдавшихся: по крутым узким улочкам города хлынула кровь милиционеров. Многие из них предпочли сдаче самоубийство. Очаги сопротивления выжигались огнем, в госпитале Святого Иоанна Крестителя двести оставшихся в койках раненых забросали гранатами и добили штыками[303]. Говорили также, что войска националистов выгнали из родильного отделения двадцать беременных женщин и расстреляли их у кладбищенской стены[304].

Москардо – прямая тощая фигура в пропыленном мундире, – дождавшись Варелу, доложил: «Sin novedad en el Alcazar» («В Алькасаре без новостей»). Слова «sin novedad» были также паролем, обозначавшим желание присоединиться к мятежу, однако раньше полковнику не приходилось его произносить. То же самое он доложил генералу Франко и газетчикам назавтра, 29 сентября. Москардо сравнивали с великими героями-воинами средневековой Испании[305].

Националисты, особенно Африканская армия, продемонстрировали в первые два месяца войны свою способность наступать, тогда как республиканская милиция не обладала ни выучкой, ни слитностью действий, чтобы эффективно действовать против дисциплинированных войск. К тому же ей отчаянно не хватало оружия и боеприпасов. Один из первых советских советников докладывал в Москву, что в августе – начале сентября 1936 года у милиции была всего одна винтовка на троих и один пулемет на 150–200 человек[306].

В Овьедо, взятом националистами полковника Аранды хитростью, осада продолжалась вопреки хитроумным и храбрым вылазкам астурийских горняков-подрывников, dinamiteros. Забранные броней грузовики с рабочими, вооруженными самодельными огнеметами, прорывались наружу, но их оттесняли назад. На помощь осажденным двигалась из Галисии колонна полковника Мартина Алонсо.

На юге, под Андухаром, гвардейцы и фалангисты под командованием капитана Кортеса заперлись в горном монастыре Санта-Мария-де-ла-Кабеса[307]. Летчики-националисты придумали оригинальный метод сбрасывания хрупких припасов. Они крепили их к индюшкам, которые, падая, хлопали крыльями, пытаясь взлететь, играя таким образом роль живых парашютов. Осада завершилась массированным штурмом только в апреле. Оборона монастыря была не менее храброй, чем в Толедо, но националисты обошли ее вниманием, не желая, видимо, умалять славу Франко.

Несмотря на то что рабочая милиция оказалась единственным возможным ответом на генеральский мятеж, поскольку от регулярной армии почти ничего не осталось, анархисты, ПОУМ и левые социалисты, включая Ларго Кабальеро, относились к ее помощи как к должному, а не вынужденной необходимости. Существовало твердое убеждение, что боевой дух и мотивация одолеют врага, чьи войска составляли наемники Африканской армии и собратья-рабочие, которые при первой возможности дезертируют. Левые республиканцы сильно недооценивали католическое рвение мелких собственников-консерваторов Галисии, Старой Кастилии и Наварры, становившихся лучшими войсками националистов, не считая профессиональных военных из колониальных войск.

Мадридское правительство, кадровые офицеры, политики-центристы и коммунисты стали выступать за обычную армию как единственное средство сопротивления националистам. Позиция коммунистов проистекала из убеждения в действенности централизованного командования. Отсюда их призывы к «дисциплине, иерархии, организации». Эти планы «милитаризации» вызывали большое подозрение у левых социалистов, характеризовавших их как «контрреволюционные» и видевших в них тактику правительства по подчинению своему контролю рабочего движения. Анархисты отвергали их еще решительнее: для них регулярная армия была худшим проявлением государства, «организацией коллективного преступления», как они ее называли.

Оба профсоюзных объединения, НКТ и ВСТ, обеспечивали большую часть численности милиции, хотя у каждой партии были свои милицейские отряды: у левых республиканцев, у каталонской Esquerra, у ПОУМ, у коммунистов. Бойцу милиции платила 10 песет в день его местная организация; потом эта функция перешла к правительству. Это было эквивалентно заработку квалифицированного рабочего и стало тяжелым бременем для хиреющей экономики[308].

Форма милиции представляла собой синий комбинезон и берет или, что чаще, пилотку с партийной эмблемой. Никаких стандартов снаряжения и вооружения толком не существовало: некоторые и через полгода войны носили только дробовики. Ухаживали за оружием из рук вон плохо: оружие почти не чистили, смазочное масло выдавалось редко – так, лишь изредка встречалась винтовка, не покрытая ржавчиной. Немногочисленные пулеметы были старыми, запчастей для них не хватало. Калибров огнестрельного оружия было такое множество, что часто в одном подразделении насчитывалось до 16 разных типов боеприпасов. Гранаты и минометы были редкостью и представляли больше опасности для тех, на чьем вооружении они имелись, чем для неприятеля, так что предпочтение отдавалось самоделкам – динамиту в банках из-под томатной пасты.

Главным недостатком милицейской системы оставалось отсутствие самодисциплины: постоянно слышались рассказы об отрядах, самовольно покидающих фронт, и солдатах, отправлявшихся на выходные в самоволки в Барселону или Мадрид. Не дремавшего на посту считали дураком, боеприпасы расходовали впустую, на пальбу по самолетам с расстояния недосягаемости, позиции утрачивались из-за повального нежелания рыть траншеи. Интересно, что недисциплинированность была заметнее всего у фабричных рабочих, уставших от ограничений и контроля, в то время как привыкшие к независимости фермеры и ремесленники не возражали против дисциплины. Часто в создавшемся положении обвиняют выборность командиров и сохранение в милиции политических группировок. Но такое положение дел не столько создавало проблемы, сколько было источником силы и явно оказывало поддержку людям, подозрительно относившимся к чужакам, создавая в милиции атмосферу взаимного доверия.

Настоящая проблема возникла в первые недели хаоса, когда из-за революционной атмосферы бойцы милиции с ходу ополчались против всего, что хотя бы отдаленно смахивало на власть. «Дисциплина считалась почти что преступлением»[309], – признавал Абад де Сантильян.