С этого времени правительство Каира обязано было королю Иерусалима ежегодной данью в сто тысяч золотых монет и становилось его вассалом. Но со следующего года ситуация круто изменилась, и франкский поход на сей раз против того же Шавера привел к отмене условий прежнего договора.

А 18 января 1169 г. Египет был потрясен новым переворотом; Саладин убил Шавера и вскоре низложил последнего фатимидского халифа (1171), и на смену разложившемуся двору халифа пришло военное правление. С этого времени можно уже было предвидеть, что рано или поздно он под своей сильной рукой объединит мусульманский мир. Это и случилось, когда Нуреддин умер в Дамаске (15 мая 1174 г.), оставив наследником всего лишь одиннадцатилетнего ребенка Мелик-эс-Салика, и в том же году (11 июля 1174 г.) от тифа в возрасте тридцати девяти лет умер король Амори. Таким образом быстро изменилась та ситуация, благодаря которой египетская политика Амори обеспечивала ему в свое время роль арбитра в мусульманском мире.

На протяжении всего XIII в , как свидетельствуют усилия Жана де Бриенна, Фридриха II и, наконец, Людовика Святого, Египет представлялся ключом к франкским владениям в Сирии. Дважды возникал проект обмена Дамьетты, осажденной франками, на Иерусалим. По правде говоря, в первом случае осада Дамьетты стоила крестоносцам огромных потерь, поэтому, когда Людовик Святой в 1249 г. направил свои силы к этому городу и с первого удара захватил его благодаря блестяще успешной высадке 6 июня, то его победа потрясла египетский мир. Султан Египта тогда в наказание велел казнить пятьдесят эмиров, после чего при каирском дворе более чем когда-либо пошли друг за другом убийства и перевороты.

Жуанвиль оставил патетический рассказ о страшной охоте на человека, завершившейся смертью султана Туран-шаха, последнего потомка Саладина; он был убит мамлюками по приказу того, чье имя вскоре стало знаменитым, когда он после серии убийств вознесся на вершину командования тюркско-арабскими силами, – это султан Бейбарс. Попав в плен вместе со многими своими спутниками, хронист оказался на охраняемой галере, откуда видел часть этой варварской охоты. Туран-шах еще ранее велел построить при входе в лагерь башню из еловых досок, обитую раскрашенным полотном; когда он увидел, что ему в конце устроенного им пира начинает угрожать мамлюкская гвардия, то решил скрыться в этой башне: "Султан, молодой и легкий, с троими близкими людьми, убежал в башню, которую построил, мамлюки стали кричать ему, чтобы спускался, но он потребовал гарантий безопасности. Тогда они сказали, что заставят его спуститься силой, с помощью греческого огня, который подожжет башню из еловых досок и полотна. Башня действительно быстро загорелась, и я никогда не видел такого красивого и высокого пламени. Султан спешно спустился и бросился к реке по той дороге, о которой я ранее говорил… Но мамлюки с мечами и копьями преградили ему дорогу, и когда он подбежал к реке, один из них вонзил ему копье в бок, и с ним султан нырнул в воду. Они же бросились вплавь за ним и добили его в реке около нашей галеры, где нас держали под стражей".

После этой дикой охоты на человека один из мамлюков предстал перед пленным Людовиком Святым "с окровавленными руками и сказал: "Что ты мне дашь? Я убил твоего врага, который погубил бы тебя, если бы остался жив". Но король ничего ему не ответил". В условиях страшного беспорядка, царившего в египетском лагере, пленники могли готовиться к худшему: "Их пришло на нашу галеру почти тридцать человек с обнаженными мечами в руках и датскими топориками на шеях. Я спросил у монсеньора Бодуэна Ибелинского, знает ли кто сарацинский язык, и что они говорят; он мне ответил, что они говорят, что пришли отрубить нам головы".

Бейбарс, а затем султан Аль-Ашраф, взошедший в свою очередь на трон Египта, в конце концов нанесли последний удар франкской Сирии, взяв Акру. Но это не помешало венецианцам в 1304 г. заключить торговые договоры с их преемником султаном Насиром, который радушно дал им право обосноваться на египетском побережье. Египет, бедный древесиной и металлами, ради обеспечения себя вооружением мог рассчитывать только на иностранцев; речь шла, конечно, о торговле, запрещенной в христианском мире, за которую полагалось отлучение от церкви, поскольку она рано или поздно оборачивалась против христиан. Но в ту эпоху для итальянских купцов интересы экономические полностью преобладали над интересами христианства.

В начале XIII в положение франкской Сирии ни в чем не было схоже с ее положением в предыдущем столетии. Парадоксально, но продолжали называть королевство иерусалимским, хотя Иерусалим уже не входил в его состав, и территория, управлявшаяся теперь королями, сводилась к узкой полосе, ставшей базой новых завоеваний, опасной для мусульман, поскольку это была прибрежная полоса, открывавшая доступ крестоносцам и облегчавшая их снабжение. С этой точки зрения они, в общем, были в лучшем положении, чем их предшественники в XI в. Наконец, захват Кипра и Константинополя позволял проведение многих операций, которые в предыдущем столетии по злой воле византийцев были или затруднены, или затягивались.

Условия, таким образом, радикально изменились по сравнению с первым веком существования заморских королевств. Но и в христианском мире многое также переменилось: его будоражили различные экономические и социальные движения, но особенно течения мысли с неясным исходом их борьбы. В плане религиозном разве не началась уже борьба между желающими помочь церкви в ее бедах и ее противниками? Все более или менее чувствовали, что над церковью нависла угроза задохнуться под тяжестью собственного богатства, но кто возьмет верх, сектанты различных еретических движений или нищенствующие ордена? В этом заключалась характерная особенность бурления идей и интересов, сотрясавшая Запад в ту эпоху и порождавшая страстные университетские споры, острое соперничество торговых городов, столкновения мировоззрений буржуа и баронов.

На Востоке же Западный мир открыл для себя и ясно осознал на опыте, чисто эмпирически, не понимая, может быть, возможных последствий, те новые тенденции, что проявились в христианском мире. Отсюда большое значение некоторых событий крестовых походов, более знаменательных, нежели другие, поскольку в них вырисовывается новый стиль жизни и деятельности в действие поочередно вступали и чистые мистики, отбрасывавшие всякое оружие, всякую технику, все человеческие средства и признававшие только благодать, и, наоборот, чистые политики, принимавшие в расчет только эффективность и совершенно скептически относившиеся к тем мероприятиям, которые ранее оправдывались одной верой. Появились, наконец, и такие, кто комбинируя две крайности, мистику и политику, терпеливо и методично служил своей вере.

Два человека в сутанах из грубого сукна, опоясанные веревками, которые спокойно шли по кустарнику, произвели, несомненно, на дозорного впечатление ненормальных, или, может быть, он принял их за вероотступников, шедших искать покровительства у мусульман, что время от времени случалось в это смутное время. Таким должен был быть хотя бы один, поскольку несколько ранее везде был оглашен приказ султана, согласно которому всякому схваченному христианину отрубали голову. Но, несмотря на это, схваченные Франциск Ассизский и его спутник брат-иллюминат со спокойной уверенностью повторяли просьбу: "Мы – христиане, отведите нас к своему господину". Сколь невероятным ни казалось бы это приключение, они все же добились того, что их обоих допустили к султану Египта Малику-аль-Камилю.