Продержали нас в комендатуре чуть ли не полночи. Со всех снимали показания. Меня заставили писать подробный рапорт. Составили два акта о списании «четырёх гранат газовых, полицейского образца, модель G-8, заполнение – газ кратковременного раздражающего действия...» и выполняли прочие «следственные действия».

На следующее утро меня вызвал наш ротный. Гауптманн Мёхбау, который, по словам командира «Танненберга», терпеть не мог секуристов. Уж не знаю, так ли он сильно их не любил, но, во всяком случае, мой старый знакомый из нашей сигуранцы там имел место. Вместе с моим лейтенантом Руди. Я ожидал мрачной гримасы на лице последнего – однако тот выглядел, словно ничего не случилось.

Всю ночь, вернее, её остаток, я не спал. Имя Дальки гремело в опустошённом мозгу, словно чёрный каучуковый мячик, ударялось о кости черепа, отлетало обратно, и так – без конца. Что я наделал? В кого превратился? Никто не будил во мне зверя – я сделал это сам. По собственному желанию. Никто не мог помешать мне уклониться. Спортивное карате Дальки не шло ни в какое сравнение со свирепой школой десантного рукопашного боя, где смешались все стили и направления, подчинённые одной-единственной цели – убить противника. Любыми средствами и за минимально возможное время.

Тем не менее к командиру роты я явился в надраенных до солнечного блеска ботинках, отутюженной форме и при всех положенных регалиях с аксессуарами.

Мёхбау окинул меня взглядом и явно остался доволен. Я выглядел, как и подобает молодцу-десантнику.

– Садитесь, обер-ефрейтор. Курить не предлагаю, знаю, ты не куришь. Вот, риггмейстер, – кивок в сторону безопасника, – риттмейстер хотел бы с тобой переговорить. Я настоял на своём присутствии, как твой ротный командир. И твой взводный тоже здесь. На тех же основаниях.

– Я готов отвечать на вопросы, господин гауптманн!

– Вопросы буду задавать я, – прошелестел секурист, подаваясь вперёд и глядя на меня плотоядно, аки удав на кролика.

Конечно. Как же они могут обойтись без своей любимой кодовой фразы! «Вопросы здесь задаю я», «если вы ещё на свободе – это свидетельство не вашей невиновности, а нашей недоработки», и так далее и тому подобное.

– Я готов, господин риттмейстер!

– Скажите, обер-ефрейтор... в вашем рапорте в комендатуре, возможно написанном в состоянии сильного душевного волнения, нет чёткого указания причины ссоры с посетителями трактира «Старый маг».

– Господин риттмейстер, эта причина мной указана, как я считал, достаточно чётко. Нас стали называть...

– Не трудись повторять, обер-ефрейтор. Я всё это читал. У меня вопрос – кто конкретно стал называть?

Ага, вот оно. Наверняка наблюдали. Думаю, Далькино лицо они хорошо разглядели. Ну что ж, вот тебе ещё одно доказательство, что в нашем деле нельзя оставаться чистеньким. Белые одежды тут не годятся.

– Господин риттмейстер... это очень личное.

– И всё-таки? – Голос секуриста зазвенел металлом.

– Это была моя девушка. Моя бывшая девушка. С которой мы расстались перед тем, как я ушёл в армию.

Лейтенант с Мёхбау переглянулись, и, я клянусь, на их лицах читалось что-то вроде отвращения. Ну да, конечно. Я раскололся сразу же, даже не попытавшись выгородить дорогого для меня человека. О, эти русские!

– О как! – Кажется, я сумел удивить безопасника. – Значит, ваша бывшая девушка, обер-ефрейтор. Прекрасно. Далия Дзамайте, если не ошибаюсь?..

– Так точно, – проговорил я голосом, каким только и произносить последние слова заупокойной службы. «И больше уже открывать нельзя...»

– Замечательно. Превосходно. Великолепно. И что же произошло потом? Когда она напала на вас вторично?

– Я был вынужден защищаться. Сбил её с ног.

– Ещё лучше. Нападению на военнослужащего Имперских Вооружённых сил дан достойный отпор. Но почему же вы не предприняли никаких мер к её задержанию?

– Господин риттмейстер! Как я уже имел честь докладывать, это было глубоко личное. Хотели ударить меня как Руслана Фатеева, а не как имперского военнослужащего.

– Так-так... – скривился секурист. – А как велит поступать в данном конкретном случае устав сторожевой и караульной службы, обер-ефрейтор?

– Погодите, погодите, – поморщился Мёхбау. – Если обер-ефрейтор утверждает, что это было личное, то...

– Личное? – немедленно вскинулся секурист. – Личное?! Вот, полюбуйтесь, – от потряс внушительной пачкой исписанных листов, – у меня здесь показания остальных патрульных. И все повторяют одно и то же – Дзамайте оскорбляла их как солдат доблестной имперской армии, она...

– И десантник должен обращать внимание на слова каждой взбалмошной девчонки? – не слишком вежливо прервал риттмейстера мой ротный. – Вы хотите устроить нам тут новую партизанскую войну, сударь? Сильному нет нужды отвечать на дешёвые выходки. Он просто посмеётся над ними. Или у вас есть сомнения в том, что мы можем раскатать весь этот город в тонкий блин?..

– С такими обер-ефрейторами, как Фатеев, – вполне возможно, что и не раскатаете, а раскатают вас, – усмехнувшись, ответил контрразведчик.

Я никак не ожидал, что мой лейтенант не выдержит. Однако лицо его сделалось совершенно белым, он резко поднялся, столь же резко одёрнул китель.

– Милостивый государь, оскорбляя моего обер-ефрейтора, вы оскорбляете мой взвод и меня лично. Будучи младше по званию, не вижу иного выхода защитить свою честь, кроме как...

– Рудольф! – громыхнул Мёхбау. – Сядь. Только дуэлей мне тут и не хватало. А вы, господин риттмейстер...

– А я забираю вашего обер-ефрейтора с собой, – ухмыльнулся тот.

Теперь уже побледнел и Мёхбау.

– Ордер на арест, – ледяным голосом потребовал он. – Ордер, подписанный военным прокурором сектора. Вы поняли меня, господин риттмейстер? Ордер, подписанный военным прокурором, а не главой вашей службы. Без этого в моей роте вы ничего не сделаете. Слышите, сударь? Ни-че-го!

Секурист, похоже, здорово растерялся. Формально он не был старше Мёхбау по званию, приказывать ему не имел никакого права – ни один устав Империи не ставил секретные службы над остальными армейскими частями, только в случае чрезвычайных обстоятельств и с предъявлением соответствующим образом подписанных полномочий – причём подписанных, как уже заметил мой ротный, «не главой вашей службы». Контрразведка не могла сама себе присвоить диктаторские возможности. Его Величество кайзер, очевидно, слишком хорошо понимал, что может случиться с его Империей, если тайная полиция – неважно, как она будет называться, – получит всю полноту власти.

Контрразведчик не покраснел, не побелел, не стал сыпать пустыми угрозами (впрочем, в его-то случае они как раз могли оказаться и не пустыми). Некоторое время он пристально смотрел в глаза Мёхбау, потом пожал плечами, словно делая нам большое одолжение.