— Может, вынуть из тебя стрелы?

— К чему? Ты меня на куски раздерешь. Знаешь, за все эти годы я был ранен только однажды — да и то неглубоко, в лицо. Так я и заработал этот уродливый шрам. Странно, правда? Всю жизнь я творил черные дела — а стоило совершить добрый поступок, как меня убили. Где же тут справедливость?

— Зачем ты это сделал? Скажи правду! Кадорас запрокинул голову и закрыл глаза.

— Хотел бы я сам это знать. Как по-твоему — мы продолжаем жить после смерти?

— Да, — солгал Нездешний.

— Но можно ли одним-единственным поступком загладить совершенное тобой зло?

— Не знаю. Надеюсь, что да.

— Вряд ли. Знаешь, я никогда не был женат. Так и не встретил женщину, которой пришелся бы по душе. Ничего удивительного — я и сам себе не слишком-то по вкусу. Слушай: не верь Дурмасту. Он продал тебя. Каэм заплатил ему за то, чтобы он привез доспехи.

— Я знаю.

— Знаешь? И все-таки поехал с ним?

— Жизнь — загадка. Как ты?

— Смешной вопрос. Я не чую ног, а спину точно огнем припекает. У тебя когда-нибудь были друзья, Нездешний?

— Были когда-то.

— Хорошо это, когда они есть?

— Хорошо.

— Могу себе представить. Слушай, ехал бы ты. Надиры того и гляди будут здесь.

— Ничего, я подожду.

— Нечего тут в благородство играть. Ступай и добывай свои доспехи! Недоставало еще, чтобы я умер зазря. И возьми мою лошадь — не хочу, чтобы на ней ездил какой-нибудь собакоед. Гляди только в оба — эта гнусная скотина отгрызет тебе руку, если зазеваешься.

— Я буду осторожен. — Нездешний взял руку Кадораса и пожал ее. — Спасибо, друг. — Ступай. Я хочу умереть один.

Сарвай спал чутко. Он прикорнул на стене, завернувшись в толстое одеяло и подложив под голову подобранное у конюшни разбитое седло. Он промерз и даже сквозь кожаную подкладку и шерстяную рубаху ощущал каждое звено кольчуги. Спать в доспехах всегда неудобно, а уж под ветром и дождем — просто невыносимо. Сарвай повернулся и оцарапал ухо о бронзовую застежку. Выругавшись, он сел, достал нож, перепилил мокрый ремешок и скинул ненавистную бляху со стены.

Над головой прокатился гром, ливень обрушился на камни с новой силой. Сарвай пожалел, что у него нет дождевика из промасленной кожи, — но даже он не спас бы в такую бурю. Рядом безмятежно спали Йонат и Ванек, ничего не ведая о разбушевавшейся непогоде. Они даже порадовались бы грозе — хоть какая-то передышка защитникам, вконец измотанным ночными атаками.

Молния прорезала небо, озарив замок, торчащий среди серых гранитных гор, как сломанный зуб. Сарвай встал и потянулся. В заливе плясали и раскачивались на якорях вагрийские триремы. В гавани стояло теперь больше пятидесяти судов, и армия Каэма выросла почти до шестидесяти тысяч человек. По уверениям Карнака, это означало, что вагрийцы дошли до крайности.

Сарвай был в этом не столь уверен. За последние две недели защитники потеряли около тысячи человек, и примерно столько же вышло из строя вследствие тяжких ран. Ветер то и дело доносил из лазарета крики страждущих.

Храброму кавалеристу Элбану из-за гангрены отняли ногу, и во время операции он умер. Сидрика, первого в полку шутника, стрела поразила в горло. В памяти Сарвая мелькали имена, лица и обрывки видений. Геллан еще жив, но очень устал. Он сильно поседел, впалые глаза обведены красными кругами. Только Карнаку все нипочем. Сбросил, правда, немного жира, но его размеры по-прежнему внушают трепет. Накануне, во время передышки, он явился на участок Сарвая.

— Еще на денек ближе к победе, — сказал он. Из-за широкой ухмылки его лицо в предвечернем свете казалось совсем мальчишеским.

— Надеюсь, — ответил Сарвай, обтирая меч от крови и вкладывая в ножны. — А вы похудели, генерал.

— Открою тебе секрет: худой такого нипочем бы не выдержал. Мой отец был толще меня вдвое, а дожил до девяноста с лишним.

— Здорово. Мне до двадцати пяти бы дожить.

— Им нас не одолеть — кишка тонка.

Сарвай не стал спорить с командиром, и Карнак прошел дальше, к Геллану.

Гром, на слух Сарвая, откатывался к востоку. Перешагивая через спящих солдат, Сарвай дошел до башни и поднялся по винтовой лестнице. На ступеньках тоже спали — там хотя бы было сухо. Он наступил кому-то на ногу, но солдат только заворчал и не проснулся.

На верхушке башни сидел, глядя на залив, Геллан. Дождь теперь едва моросил, словно какой-то злобный бог вспомнил, что до рассвета всего лишь час, а вагрийцам для штурма нужна хорошая погода.

— Вы что, совсем никогда не спите? — спросил Сарвай.

— Как-то не испытываю в этом нужды, — улыбнулся Геллан. — Подремлю немного, и мне довольно.

— Карнак говорит, что победа близка.

— Вот и славно. Пойду укладывать вещи. Сарвай присел рядом с Гелланом.

— Кажется, будто мы здесь уже целую вечность, — а то, что было раньше, вспоминается, как сон.

— Мне это чувство знакомо.

— На меня сегодня наскочили двое, так я убил их, думая при этом о прошлогоднем бале в Дренане. Тело думает само за себя, пока разум блуждает где-то.

— Не отпускай его слишком далеко, дружище. Бессмертных среди нас нет.

Настало молчание, и Геллан задремал, прислонившись головой к камню. Немного погодя Сарвай сказал:

— Вот было бы здорово проснуться сейчас в Дренане.

— И оставить дурной сон позади?

— Да... Сидрик погиб вчера.

— Я не слышал — Стрела попала ему в горло.

— Быстро, значит, умер?

— Да. Надеюсь, что и я уйду быстро.

— Попробуй только — и жалованья тебе больше не видать.

— Жалованье? Что-то припоминаю. Мы, кажется, получали это регулярно, когда мир еще был в здравом уме?

— Представь только, сколько ты огребешь, когда все это кончится!

— Кончится? — повторил Сарвай. Вспышка его веселья прошла столь же быстро, как гроза. — Это никогда не кончится. Даже если мы победим, мы на этом не остановимся. Мы погоним вагрийцев домой и устроим у них резню, чтобы впредь неповадно было.

— Ты хотел бы этого?

— Сейчас — да, а завтра — кто знает? К чему все это? Узнать бы, как там дела у Эгеля.

— Дардалион говорит, что он намерен совершить прорыв где-то через месяц. Лентрийцы между тем одержали победу и вступили на дренайскую землю. Помнишь старого Железного Засова?

— Того старика на пиру? У него еще зубов не было, и он ел только суп да мягкий хлеб?