Так они доехали до машины полковника и останови­лись; далеко позади егеря продирались через чапыж­ник, посверкивая фонарями. Костыль заглушил дви­гатель, и Зарубин тотчас услышал остервенелый лай собак где-то впереди и, показалось, недалеко. Сквозь голоса лаек изредка раздавались звериное ворчание и хрипы.

Недоеденный сделал стойку, затем выдернул из ма­шины карабин.

— Раненный медведь!.. Пошли!

Около сотни метров они пробежали по дороге, прежде чем определили источник звука и полезли на него через густой мелкий сосняк. Фонарь был один, поэтому Зару­бин отставал на шаг, а самоуверенный и отчаявшийся Костыль светил и ещё успевал рассуждать на ходу:

— Кухналёв всё-таки зверя стрелял, идиот! Не удер­жался, что ли?.. Чтобы из своей хлопушки и такого матё­рого... Может, впрямь людоед?

Впереди замелькали собаки, работающие по ранен­ному зверю — вертелись на одном месте, лаяли азартно, но похоже, хваток не делали, что было странно. И неви­димый пока медведь от них не отмахивался, только ур­чал и ещё издавал звуки незвериные — шмыгал носом!

— Слышишь? — спросил Зарубин.

Костыль потряс головой.

— Ничего не пойму... Хрипит?

Не опуская стволов, они подошли ещё ближе и оба за­мерли, как если бы на их глазах дикий зверь оборотил­ся в человека.

Кухналёв сидел на валежине, как спущенная рези­новая кукла лешего, согнувшись почти пополам и уро­нив голову. Первой мыслью было: ранен, поэтому Зару­бин стал его ощупывать, однако никаких следов крови не было, только свежая жидкая грязь на штанах и пле­чах. И ещё заметил: пуговицы на рваной рубашке за­стёгнуты наперекосяк, что люди в здравой памяти бы­стро обнаруживают и исправляют. Замазанный грязью пистолет болтался у него на ремешке, затвор зафиксиро­вался в крайнем заднем положении, показывая, что ма­газин пуст. Ни на собак, ни на свет он никак не реагиро­вал, только мычал, рычал и в самом деле шмыгал носом и всхлипывал, словно наплакавшийся подросток...

Из лесу на дорогу его выволокли на брезенте, а весу в полковнике было за центнер, поэтому тащили с оста­новками, прорубая дорогу. И тогда ещё кому-то из еге­рей пришло в голову, что он не в шоке и не в бессозна­тельном состоянии, а попросту пьяный вдрабадан и спит. И все эти рычание, всхлипы и прочие издаваемые звуки не что иное, как храп раскормленного и ожиревшего че­ловека в состоянии сильного алкогольного опьянения. Хотя многие знали, что начальник охраны губернатора непьющий и в компаниях лишь пригубляет свою рюмку. На дороге его сразу же хотели погрузить в машину и везти на базу, однако положенный на землю Кухналёв вдруг сел и совершенно осознанно потребовал выпить, чем сначала подтвердил догадки. Костыль принёс ему недопитый коньяк, отвернул крышку, однако полковник вышиб фляжку и потребовал с раннего утра прочесать лес. И ещё отчётливо произнёс фразу-завещание, исполняя долг охранника:

— Не пускайте короля на охоту.

Почему не пускать, зачем и кого искать, не объяснил — повалился на брезент и захрапел, всхлипывая при этом. И уже сонный произнёс:

— Учёного замочу.

Все это слышали и посмотрели на Зарубина.

Охотовед всеми силами ещё стремился спасти положение, поэтому велел грузить Кухналёва и всем ехать на базу, чтобы не создавать в угодьях лишнего шума.

По дороге полковник что-то бормотал, пытался поднять голову, потом вроде бы начал ругаться — всем так показалось, однако егерь, державший его голову на коленях, расслышал.

— Да он же про йети говорит! Про лешего!

Тряский просёлок окончательно привёл его в чувство.

Перед самой базой полковник самостоятельно сел, огля­делся, но ничего не сказал и из машины уже выбрался сам. На ногах он едва держался, поэтому Костыль с Зару­биным подхватили его под руки и отвели в особняк губер­натора. И только тут при ярком свете рассмотрели, что он весь исцарапан, а синтепоновая безрукавка и рубаш­ка насквозь продраны или чем-то прорезаны. Когда же с него стащили грязную одежду, то обнаружили укусы — явно человеческими зубами. Только челюсти да и сами зубы были раза в три шире! Особенно это хорошо про­сматривалось на предплечьях и плечах, где редко рас­ставленные зубы пробили кожу.

И это уже была не резиновая беззубая кукла...

Но самое главное, почти все серьёзные укусы и цара­пины оказались густо смазанный йодом!

— Кто тебя так, Родионыч? — спросил Костыль и, пох­лопав по щекам, как доктор, заглянул в глаза.

Тот ещё смотрел тупо, осоловело, но вроде бы прихо­дил в себя. Охотовед принёс перекись водорода, спирт, принялся заново обрабатывать укусы, и тут полковник встрепенулся, точно выбрал флакон со спиртом и стал пить, как воду. Зарубин выхватил у него склянку, одна­ко тот успел сделать несколько глотков и не поморщил­ся, не задохнулся. Потом отпихнул Недоеденного и заго­ворил вполне осмысленно и возмущённо:

— Куклу нашли и обрадовались? Йети поймали? Снеж­ного человека?.. Ты, специалист по лешим! — это уже от­носилось конкретно к Зарубину. — Из Москвы приехал ловить!.. А это вот что? Это чьи зубы?! Или я сам себя покусал? Посмотрел бы ты на это чудовище!..

— Ты не шуми, Родионыч, — попытался защитить его Костыль. — Жив остался, и ладно. Ты не первый йети в лапы попал...

— Он же сидел на этом лабазе вчера... — огрызнулся Кухналёв. — Почему к нему леший не вышел? А ко мне?..

Зарубин хотел честно сказать, что заблудился и на ла­баз не попал, но охотовед опередил — весело развёл ру­ками и пытался согнать шуткой свой страх.

— Повезло тебе, Родионыч! Теперь мы тебя будем звать — Недоеденный!

В нём была ещё злость пережившего стресс и ужас че­ловека, однако самоконтроль оказался жёстким, и шут­ка подействовала — не зря до полковника дослужился.

— Ладно, мужики, извините, — покаялся он. — Это нервы, на пенсию надо... Страху натерпелся — жуть!

И даже попытался улыбнуться — получилось криво, по-змейски. Но спирт подействовал положительно: лицо расправилось и даже проступили некие чувства. Прежде чем полковника прорвало, у него началась затяж­ная икота, с которой сам он справиться не мог и попро­сил выпить. Уняв таким образом стихийные проявления организма, он встряхнулся и почувствовал себя героем. По крайней мере, сам он так и оценивал случившееся.

Личную безопасность короля и принцессы обеспечи­вали свои телохранители, а охрану территории охоты возложили на Кухналёва, поэтому он вначале обошёл пешком площадку на старой дойке, выбрал место, где установить наружный пост, затем подъехал к лабазу, где должен сидеть король. Здесь надо было поставить двух охранников, чтоб один наблюдал со стороны за лабазом, другой за путями подхода, но так, чтобы зверь не почу­ял. Несколько километров намотал по чапыжникам, ко­е-как определился и устал. В засидку ему подниматься было не надо, но он всё же поднялся, чтобы посидеть и отдохнуть, тем паче до выхода зверя оставалось часа два, а на верху обдувает, комаров меньше. Кухналёв вы­пил немного коньяка, отвалился на спинку королевско­го сиденья и сам не понял, в какой миг заснул. А когда проснулся, глядь — медведь уже на поле! Тот самый, бу­рый, с проседью по хребту, и размерами просто гигант, центнера на четыре с половиной. Кормится совсем рядом с лабазом, шерсть блестит, переливается, от солнца крас­ным отдаёт: на любой международной выставке трофеев Гран-при обеспечен! И ходит, как в тире, словно под вы­стрел подставляется то одним ухом, то другим и всё бли­же к лабазу. Полковник уж и дышать стал через раз, чтоб не спугнуть, хочешь или не хочешь, надо ждать, когда по­кормится и сам уйдёт. Первых минут десять было трудно спокойно взирать на такое чудо, потом как-то обвыкся, да и зверь обсиделся на поле, всякую осторожность по­терял, дерёт овёс и чавкает — на весь лес слышно. Пара журавлей совсем низко пролетела, так на секунду пре­рвался, посмотрел и вдруг присел на задние лапы, вы­гнулся и с кряхтением, как старик, с довольным урчанием кучу навалил. Чуть ли не под самый лабаз — такой вонью нанесло!