Всему на свете приходит конец; наступил он и для изгоновского доклада. Никто из присутствовавших нимало не огорчился, когда сразу после завершения, не ознаменованного никакими торжествами, салютами и если не военным парадом, то хотя бы прохождением почетного караула под звуки духового оркестра, – был объявлен и второй перерыв. Весьма своевременно, потому что докладчик не только охрип – что для привычного оратора необычно, но и буквально промок насквозь, пот лил с него, словно состязаясь если не с Ниагарой, то по крайней мере с Петергофскими каскадами, так что ему явно следовало сменить рубашку, а еще лучше – и белье. Зал поднялся и, на ходу сбиваясь в группки и переговариваясь, присутствовавшие потекли в направлении буфетов, в которых недостатка не ощущалось, даже если не считать того, которым мы уже пользовались. Как сказано в суре «Совет», в айяте тридцать четвертом: «Все, что вам доставлено – удел жизни ближней».

– …Послушай, я уже просто не чувствую пальцев, – жалобно прошептала Наташа.

Я наклонился и поцеловал эти бедные пальцы.

То ли Бретонский был и впрямь сильно напуган, то ли, наоборот, собирался торжествовать окончательную победу – хотя не исключена и возможность, что он просто-напросто старался держать данное обещание, – так или иначе, он действительно ждал нас около лифта для избранных, и без всяких осложнений провел наверх, в харчевню для небожителей. Усадил за столик. Заказал прохладительное. Пока он объяснялся с официантом, я с любопытством оглядывался. Весь мой список был здесь, и еще какое-то количество людей, в него не входивших и потому интересовавших меня куда меньше. Шейх Шахет абд-ар-Рахман, находившийся в Москве вот уже две недели – как полагали, в связи с подготовкой Всемирного совещания нефтяных стран, – возвышался в центре довольно плотной кучки россиян. Меня он, разумеется, не заметил – как и я его. Вообще у каждого политика тут была своя кодла, друг же с другом они не очень общались; видимо, участием в съезде исчерпывались их совместные интересы, в остальном же они выглядели скорее конкурентами. В печальном одиночестве пребывал разве что никуда, как оказалось, не уехавший Изя Липсис; завидев меня с дамой, он дернулся было в мою сторону, но вовремя остановился и отвернулся столь равнодушно, что в другой обстановке я бы даже, пожалуй, обиделся. Мне показалось, впрочем, что, отворачиваясь, он весьма выразительно подмигнул, из чего я заключил, что происходящее ему скорее нравится, чем наоборот.

А вот мне оно вдруг нравиться перестало. Липсис; я не очень удивился, когда он давеча подсел ко мне; а ведь над этим стоило, пожалуй, призадуматься. Он не только приехал сюда, где ему вроде бы делать было совершенно нечего: не ради же встречи со мной на самом деле. Он еще и ведет себя не как-нибудь, а словно обладает полным правом участвовать в наших российских делах. То есть право такое у него есть, конечно; но ведь далеко не всякое свое право человек использует. Почему он с интересов предполагаемой Иудеи переключился на материи чисто российские? Мало того. Он участвует в работе партии азороссов, и наверняка – в ее финансировании, хотя не из своего кармана, разумеется. А из этого следует – из этого должно следовать, что он одним из первых сможет встретиться с претендентом Искандером, – то есть Великим князем Александром Александровичем. И если взглянуть на Изю с определенной точки зрения, то, может быть, он и есть тот, кого я ищу, кого обязан найти?

До сих пор мне казалось, что он в число интересующих меня персон никак не входит. Почему? Скорее всего потому, что мы с ним знакомы с младых ногтей, потому что он относится ко мне хорошо, потому что – по его словам – продолжает искренне любить Россию – и так далее. Но ведь это все лишь предположения или пожелания. А если на самом деле он работает на заокеанскую державу? У меня нет никаких гарантий обратного.

Короче говоря, я знаю его таким, каким он мне представляется. А каков он на самом деле? Хотя бы эта его встреча с Абу Мансуром: чего он добивался? Не пытался ли повлиять на аравийского вельможу, с тем чтобы тот принял решение не в нашу пользу? И насколько безопасно – позволить ему находиться вблизи претендента?

Да; если мои оппоненты заранее знали, что я буду каким-то образом ввязан во всю эту игру, то с их стороны это был бы хороший ход: подсунуть мне старого дружка, которого я заподозрю лишь в самую последнюю очередь.

Интересно, кстати: что в пакетике, который он мне подложил? Для того ли предназначен индикатор, чтобы мне стеречься от убийцы, или, наоборот, чтобы кто-то мог без всяких забот следить за мной? Пожалуй, надо будет вскрыть его только при соблюдении определенных мер предосторожности. Но не сейчас и не здесь.

Нужно будет принять такие меры сразу же, как закончится возня тут. Да что они там тянут?..

Наконец возня с накрытием столика завершилась и можно стало поговорить. Бретонский сразу же предупредил:

– Только никакой стенограммы, пожалуйста. Если вам потом понадобятся какие-то уточнения, с удовольствием их сделаю, но здесь не нужно демонстрировать – иначе у вас не будет отбоя от искателей даровой рекламы.

– Вы имеете в виду интервью для журнала? Но, быть может, это было бы даже хорошо…

– Поверьте мне – ни в малой степени. Никто из них не скажет вам ничего интересного – каждый просто будет петь автодифирамбы… Крайне ограниченные люди, уверяю вас. Поэтому будем просто разговаривать…

Я согласился, хотя сделал вид, что он меня к этому принудил силой; на самом деле никакая стенограмма мне не требовалась: моя аппаратура была уже включена на полную мощность.

– Итак… – Он картинно откинул голову (в такой позе хорошо сидеть в седле породистого коня на макушке какого-нибудь пригорка, на фоне гренадеров с примкнутыми багинетами; буфетный столик не самый подходящий антураж) и воззрился на меня орлиными очами.

– Простите, – начал я, – как вам угодно, чтобы я к вам обращался?..

– Да просто – «профессор». Вполне сойдет.

– Профессор… Скажите пожалуйста, какой ход мыслей, какие интересы привели вас к идее участия в работе партии, на важнейшем съезде которой мы сегодня присутствуем?

– Хороший вопрос, – одобрил он (обычный прием, когда нужна секунда-другая для обдумывания ответа, но нежелательно, чтобы это выглядело как пауза). – Какой ход мыслей? Да самый элементарный, разумеется. Партия создана, по сути дела, во исполнение старого-престарого лозунга…

Он, по всем правилам, сделал паузу, выманивая меня из норки, вовлекая в диалог. Я охотно поддался.

– Лозунга? Вы имеете в виду… – я изобразил усиленную работу мысли, – евразийство?

Примерно такого ответа он и ожидал; ему нужно было ощутить свое неоспоримое превосходство надо мной.

– Нет, разумеется. Говоря о лозунге, я подразумеваю широко известную некогда формулировку: «Догнать и перегнать Америку!»

Здесь мне было уместно изумиться; я так и сделал.

– Не могли бы вы более подробно…

– Охотно, мой любознательный друг, охотно. На нашей планете существует… Но вы и сами, безусловно, знаете, сколько материков существует на нашей многострадальной Земле?..