семье Генри, которым не повезет наблюдать за тем, как растет их ребенок. Я думаю о боли биологической матери моего сына. Я смотрю, как мой ребенок в тысячный раз бросает мяч, и каждый раз поворачиваюсь к кухонному окну, чтобы убедиться, что мне видно кольцо. Каждый раз поднимаю большой палец. В конце концов он приходит, как всегда голодный, я делаю ему бутерброд, мы садимся и разговариваем. Мы говорим обо всем. Но во время каникул разговариваем еще больше. Завтра Рождество, и я удивляюсь, почему он не выглядит взволнованным. А потом он спрашивает меня о своей биологической семье. И я помню, что для некоторых детей, для некоторых взрослых и для некоторых семей знаменательные дни – самые тяжелые. Он почти никогда не упоминал об усыновлении. Но сегодня он хочет поговорить об этом.

– Как думаешь, моя биологическая семья увлекается баскетболом? – он смотрит в окно, избегая моего взгляда, он беспокоится о моей боли, о ее боли. – Потому что я им прямо одержим.

Я готова к этому разговору. Я долго хранила эти подарки, спрятанные рождественские подарки. Самые важные. Он смотрит на меня, проверяет, не причинил ли мне боль.

– Я не уверена, – говорю. – Когда будешь писать им в следующий раз, почему бы не спросить.

Он пишет своей биологической семье два раза в год: что-то вроде «почтового ящика». Контакты между усыновленными детьми и их биологическими семьями поощряются, это может происходить в специализированных центрах либо через письма. Каждый январь и август мы отправляем письмо и фотографии в контакт-центр, который затем передает их дальше, и наоборот. Эти письма так важны для моего сына. И когда я упоминаю о них, беспокоюсь, что глубоко внутри него засела тоска. До него трудно достучаться, но я всегда буду стараться. Начинаю рассказывать ему то, что знаю. Что я обещала. Чего нельзя прочитать в отчетах или узнать у социальных работников.

На свету глаза твоей биологической мамы меняют цвет с коричневого на ореховый, и они покрываются золотыми крапинками, прямо как твои.

Ты много смеешься, как и она, и она тоже часто фыркает.

У тебя такие же длинные пальцы.

Она скрещивает ноги точно так же, как и ты.

Она такая же красивая, как и ты.

– Да, я тот еще красавчик, – отвечает он.

Он смотрит на свои пальцы и улыбается. Затем берет мою руку и кладет на нее свою, ладонь к ладони.

– У тебя смехотворно короткие пальцы, – говорит он.

– Когда ты был маленьким, ты называл их колбасками, – говорю я, и мы почему-то смеемся.

И я держу его за руку, теплую, с длинными пальцами. Затем смотрю на его загипнотизированное лицо и понимаю кое-что важное. Я всегда буду держать его за руку, куда бы нас не завела жизнь. Это моя привилегия. Все не всегда будет правильно. И никогда не будет идеально. Усыновленный ребенок никогда не будет принадлежать вам полностью. Не совсем. Но это не имеет значения, ведь я-то принадлежу ему навеки.

Послесловие

Я снова иду по мосту. Позади меня пустое здание парламента. Передо мной больница, переполненная тяжелобольными и умирающими людьми. Ни семей, ни родственников. На мосту нет ни машин, ни людей, нет даже бездомных. Интересно, куда они ушли? Возможно, умерли. Я закрываю глаза на долю секунды и вижу приходскую медсестру Рэйчел, такую же мать-одиночку, как и я, бродящую по улицам ночью в свои выходные в поисках бездомных, которым она могла бы помочь: накормить супом, принести одеяло, оказать первую медицинскую помощь. Я представляю ее сидящей рядом с кем-то сломленным, одиноким и уязвимым, кем-то трудным и злым, и, возможно, даже жестоким. Я вижу, как она тянется за рукой этого человека. Когда открываю глаза, смотрю на воду, уже не такую грязную, снова поменявшую цвет с серо-зеленого на синий, как глаза моего отца меняли цвет в зависимости от освещения или его настроения, как он настаивал.

Этот мост повидал многое. Террористическая атака в марте 2017 года, когда медсестры и врачи спасли столько жизней, сколько смогли. Бригады медсестер, врачей и медицинских работников страдают от стресса, посттравматического стрессового расстройства, выгорания, инфекций, терроризма.

Я думаю об Имонне, о фотографии на его столе, его семье, которая нуждается в нем. Я представляю их сейчас. Они ждут его и знают, что он вернется домой другим, со своими привидениями. Так может случиться со всеми нами, где бы мы не работали. Я думаю о его жене, которая скучает по нему, и представляю улыбку, которую она, без сомнения, изобразит на своем лице. О ее храбрости. Выдержке семей медсестер.

Глядя на реку, я слышу голос Джесс из Королевского института медсестер Шотландии. Голос Джесс придает мне больше всего сил. Он заставляет меня смеяться, даже когда совсем не весело. Сейчас в ее юморе есть прорехи, тьма пробивается даже через ее силу. У ее мужа рак. Завтра ему предстоит сложная операция, а она останется работать на передовой, в полицейских изоляторах. Им придется ненадолго расстаться в это худшее время в их жизни. Я спрашиваю, рассмотрят ли они возможность отложить операцию, так как риск того, что он заразится COVID-19, крайне высок. Она отвечает, что они думали об этом. Но, как и я, она знает, что это может продолжаться год или даже несколько лет. Здравоохранение может никогда не наверстать упущенное и восстановиться. Она, как и я, знает, что год для онкобольного – это очень долгий срок. В то время, как вирус распространяется по нашему миру, рак распространяется по телу ее мужа.

– Мы пойдем на риск, – говорит она. Голос снова стал сильным, как для мужа, так и для себя самой. – Потому что он мне еще пока нравится.

Сначала я иду медленно, размышляя, пытаясь чему-нибудь научиться у этих людей. Я так беспокоюсь за свою маму, она одна на острове Мэн. И за бабушку в ее девяносто. Эти невероятные женщины, которые меня вырастили, научили языку доброты. Я ненавижу думать о том, что они в одиночестве. Эти времена делают многих из нас одинокими. Не только стариков.

Я останавливаюсь на мгновение и пишу своим детям. Они выросли. Я мать-одиночка, и моя пятнадцатилетняя дочь вместо того, чтобы ходить на вечеринки и влюбляться в первый раз, рисковать и делать все то, что должны делать пятнадцатилетние девочки, помогает присматривать за младшим братом, чтобы я могла работать медсестрой. Она планирует приготовить что-нибудь, чтобы меня по возвращению с работы ждала вкусная еда. Я пытаюсь отговорить ее,