Безвременно почивший шкипер определял стороны света по Солнцу и корректировал курс по звездам. У меня для этого имелся куда более совершенный прибор — компас, изготовленный еще в Мюнхене из остатков магнита. Им я и воспользовался. Так мы и плыли около недели, стараясь выдерживать курс. Команда под постоянным присмотром моих «орлов» исправно выполняла свои обязанности. На ночь парус мы спускали, не зная точно, где могут находиться земля или опасные рифы. Хотя предыдущий капитан обычно этого не делал. Но он мог себе позволить — ведь вырос на этом море, наизусть знал все течения и отмели и по цвету воды мог определить глубину. Нам же стоило осторожничать.

На седьмой день после сражения с пиратами около полудня на горизонте показалась еле различимая скала. Часа через два стало ясно, что она является частью суши. Скорее всего, это и есть египетское побережье, другого клочка земли здесь вроде бы нет. На скале торчала какая-то башня из белого камня. Один из членов команды, не раз бывавший в этих водах, опознал в ней маяк Рас Эль-Канаис, от которого до Александрии был день пути. Не подходя близко к берегу — вдруг там мель или скалы, повернули на восток. И уже следующим утром показалась огромная акватория Александрийского порта. Взяли на борт лоцмана с одной из крутившихся для этой цели на рейде лодчонок, и тот благополучно привел нас в гавань. Весь оставшийся световой день — кстати, самый длинный в году, потратили на улаживание бумажных вопросов. Так как Египетский султанат был на данный момент одним из мощнейших государств мира, то и бюрократический аппарат у него имелся соответствующий. Размахом, пожалуй, превосходивший еще памятный мне венецианский. Ночь провели на корабле и только на следующий день начали сборы в дорогу. С которыми возникли некоторые сложности. Частично я знал о них еще перед отплытием по рассказам Цадока, с другими столкнулись на месте. Дело в том, что, по исламским законам, на немусульман — зимми, верящих в Единого Бога, к которым относились евреи и христиане, — кроме десятипроцентного дополнительного налога распространялись еще и другие ограничения. Такие как определенные знаки на одежде, запрет носить оружие и передвигаться на благородных животных — лошадях и верблюдах.

Хотя отец нынешнего султана Саладин, сам будучи турком, изрядно смягчил некоторые ограничения, тем не менее они существовали. Разрешение на ношение оружия нашей охраной удалось получить у таможенной администрации с помощью рекомендательного письма от их венецианских коллег — иностранным купцам, по распоряжению султана, делали послабления режима. Такой вот экономический протекционизм, пока Аллах не видит. Для усиления действия письма, естественно, к нему прилагался мешочек с парой сотен дирхемов — арабских серебряных монет. Без этого, разумеется, рассчитывать на понимание было трудно. А вот запрет на езду на лошади обойти не представлялось возможным. Поэтому пришлось приобрести два десятка повозок, запряженных мулами, и несколько ослов — на них рассекать евреям и христианам не возбранялось. На это все и погрузили привезенные товары. Оставалось еще решить вопрос с кораблем, так как после произошедшего мы автоматически стали его владельцами. По факту, так сказать. Цадок предлагал его продать, но я, переговорив с командой, которая, за исключением покойного боцмана, в грязных делах бывшего капитана замешана не была, решил иначе. Судно на случай, если оно понадобится для обратной дороги, оставили в порту. Присягнувшей мне на верность команде выдали немного денег и приказали, пока мы отсутствуем, заняться ремонтом пострадавшего во время боя корабля. Угнать они его без капитана не могли, продать тоже — об этом позаботится «смазанная» портовая администрация, — так что я оставлял корыто у пирса со спокойной душой.

Лишь на третий день, расположившись за отсутствием лошадей на тюках с товарами, уложенных на повозках, мы выехали на каирский тракт. За главными дорогами в султанате традиционно хорошо следили, разбойников на основных торговых путях давно повывели, поэтому, несмотря на то что мулы и ослы еле переставляли копыта, до столицы добрались довольно быстро, за пять дней. Каир встретил нас шумом и напыщенной роскошью огромного, по местным меркам, города. Центральный городской рынок, куда мы направились, чтобы разместиться в одном из расположенных возле него караван-сараях, предназначенных для приема торговых караванов, был гораздо больше довольно немаленького венецианского базара. И гораздо насыщенней разнообразными товарами. По рассказам Цадока, караваны верблюдов из Ирака, Ирана и Аравии доставляли сюда изюм, урюк, миндаль, финики, «сарацинские» из стран бывшего халифата и багдадские гладкие и пушистые ковры, готовые одежды. Еще здесь торговали едким индийским перцем, нардом из Лаодикеи, ароматной корицей с Цейлона и из Средней Азии, гвоздикой с Молуккских островов. С Явы и Суматры доставляли алоэ, из Тибета — растительный мускус, из Персии — лазурь, из Аравии — благовония: ливан и душистую смолу мирру. Пока мы ехали вдоль бесконечных рядов, Цадок еще многое перечислил, но я уже не мог запомнить. Причем я сильно сомневался, что тот сам хотя бы приблизительно представляет, где находится большая часть упомянутых им стран. Словом, здесь можно было достать решительно все, что производилось или добывалось в цивилизованном и не очень мире.

Расположившись в караван-сарае, я пресек поползновения Цадока сразу начать реализацию привезенных товаров и настоял на немедленном визите к Маймониду. Слишком долго я ожидал этого дня, чтобы заниматься торговлей! В конце концов вполне возможно, после встречи финансовые проблемы в этом мире меня вообще волновать уже не будут. Как и все остальные. По крайней мере, очень хотелось на это надеяться.

Однако оказалось, что так сразу заявиться домой к такому уважаемому человеку нельзя. Хотя старик по дряхлости лет уже не занимал пост главного лекаря султана, которым был долгие годы и при Саладине, и при его сыне, нынешнем египетском султане Аль-Азизе, но тем не менее оставался главой еврейской общины страны. Не говоря уже о том, что выдающийся ученый пользовался славой главного еврейского религиозного авторитета и духовного руководителя современности. Поэтому к нему в дом стекалось огромное число заинтересованных его трудами людей из еврейских общин, разбросанных по всему цивилизованному миру. И пробиться на прием оказалось не так уж просто.

Пока через знакомых Цадоку людей направили записку, пока получили ответ с приглашением… Короче, только на четвертый день после прибытия (мой компаньон давно уже успел продать весь товар и закупить пряности и ткани на обратную дорогу) мы направились в каирский пригород Фустат, где располагался еврейский квартал. Фустат, или, как его еще называли, Старый Каир, отличался совершенно хаотичной застройкой даже на фоне других восточных городов. Вокруг нескольких крупных мечетей и дворцов в беспорядке громоздились грязные лачуги, построенные без какого бы то ни было плана.

Рабби Моше Бен Маймон доживал свою довольно-таки продолжительную по здешним меркам жизнь — на днях отпраздновал шестидесятипятилетие — в красивом двухэтажном доме. Нас провели на второй этаж, где в душном коридоре, служившем приемной, пришлось прождать с полчаса, пока подошла наша очередь.

— У вас четверть часа времени. Не утомляйте почтенного рабби долгим разговором, он уже устал за сегодня! — дал нам указания строгим голосом открывавший низкую полукруглую восточную дверь в кабинет мужчина.