Снег искрился в морозных сумерках. Кэтрин дрожала под своим теплым плащом, глядя на могилу прежней госпожи. Она сама не знала, почему, но воспоминание о Рэндале де Могуне мешало ей молиться и портило меланхоличную красоту тихого кладбища. Оливер взял Кэтрин за руку и сжал ее. Она благодарно ответила пожатием на пожатие и подступила чуть ближе к человеку, присутствие которого придавало ей уверенность.

Остальные двенадцать дней Рождества промелькнули в угаре празднеств и пиров. Двор графа Роберта предавался неистовому веселью, чтобы забыть на время о тяготах зимы. За каждым столом двенадцать персон ждали двенадцать перемен блюд: сначала тонкие ломти хлеба и запеченные в тесте яблоки, затем различные яства из рыбы и мяса, а в заключение – неизбежный жареный кабан. Кульминацией был роскошный сладкий пирог, искусно выполненный в форме бристольского замка, подножие которого по краям блюда окаймляли прихотливые реки Эйвон и Фрома из голубоватой миндальной пасты.

Каждый вечер Оливер и Кэтрин ели до тех пор, пока были в состоянии хоть что-нибудь проглотить, а потом присоединялись к бурным играм в зале: жмурки, салки, чехарда. Они танцевали вокруг праздничного яблоневого дерева в центре, смеялись над рождественскими пантомимами и фокусами жонглеров.

Иногда парочка ускользала в самый разгар пиршества, чтобы побыть в одиночестве и заняться любовью. Приют им давала комнатка Этель, когда хозяйка отсутствовала. Если же старая повитуха была дома, то к услугам влюбленных были сеновалы и коровники. Еще они уезжали верхом по покрытым снегом дорогам за город, а однажды даже присоединились к дворцовой охоте, но из-за царившей там сутолоки долго не задержались и после первой бешеной скачки свернули в сторону, на тихие, нетореные лесные тропинки, подальше от громкого лая псов и речитативов охотничьих горнов.

Они ехали мимо могучих черных стволов, и их дыхание белыми клубами поднималось в морозный воздух. Плащ Оливера ярко синел, темно-красное платье Кэтрин и ее алые чулки горели на фоне хрустящего снега, как кровь. Только следы диких животных – элегантная цепочка лисьих лап да заманчивые для любого охотника отпечатки копыт одинокого оленя – указывали на присутствие живых существ.

На краю обрыва Кэтрин с Оливером натянули поводья, чтобы полюбоваться извилистой серой лентой реки. За руслом тянулись поля, на которых кое-где чернели заросли орешника и граба. Вполне обычный, застывший под зимним холодом пейзаж, но сама эта спокойная неподвижность делала его прекрасным. Кэтрин глубоко втянула в себя прозрачный воздух и вздохнула от удовольствия.

Оливер стянул рукавицу из овчины, сунул руку под плащ и достал из поясной сумки маленький мешочек.

– Протяни правую руку, – велел он.

Не сводя взгляда с мешочка, Кэтрин тоже сняла рукавицу и подчинилась.

– Несколько дней тому назад я говорил с ювелиром, – продолжил рыцарь. – Этот человек искусен в ирландском плетении. Несмотря на праздник и свою занятость, он пошел мне навстречу и сделал вот это. – Оливер вытряхнул на свою ладонь золотое кольцо, искусно свитое из проволоки в форме тройного узла, и робко продолжил. – Я освятил его у капеллана графа. Это обручальное кольцо, если хочешь, или подарок на Двенадцатую ночь, если не согласна.

С этими словами рыцарь надел ей кольцо на средний палец.

Кэтрин почувствовала, как на ее глаза наворачиваются слезы. Единственные кольца, которые у нее были, подарил Левис в день венчания, но они прятались под рукавицей на левой руке, и Оливер прекрасно знал об этом. Молодая женщина была тронута до глубины души.

– Оно такое красивое, – шепнула она. – И прекрасно подходит.

Оливер усмехнулся.

– Что до этого, то приходится сознаться: я измерил твой палец кусочком веревки, пока ты спала.

Кэтрин едва слышно всхлипнула и отвернулась, чтобы стереть слезы. Ее горло сжималось от счастья. Недавно отлитое золото сверкало под зимним солнцем.

– Я не могу подарить тебе ничего похожего, – проговорила она.

– Ты уже подарила мне гораздо больше. Ты обещала стать моей женой, и лучшего подарка мне не надо.

Он склонился в седле, чтобы поцеловать ее. Их губы, которые покалывало от холода, встретились, и дыхание слилось в одно белое облачко.

Легкими, почти неслышными шагами среди деревьев мелькнула лань и выскочила за спинами целующихся на край обрыва. Ее густая зимняя шубка казалась золотисто-красной. Под красивым мехом тяжело ходили ребра, в карих глазах застыл ужас. В воздухе слышался отрывистый лай собак.

Кэтрин слегка охнула и оторвалась от Оливера, чтобы посмотреть на лань. Ей нравился аромат жаркого из дичи, но сейчас, когда животное еще боролось за свою жизнь, она всем сердцем желала ему спасения.

Лань на мгновение застыла на самом краю, перебирая точеными копытцами и беспокойно поводя ушами, потом собрала все свои силы и огромными прыжками кинулась вниз, взметывая искрящийся снег. Достигнув подножия, она, даже не замедлив движения, кинулась в серую воду и быстро поплыла.

Кэтрин стиснула новое кольцо сжатыми пальцами другой руки, погоняя красивого зверя мысленным приказом. Лань плыла, высоко задрав голову и рассекая волны грудью. Вот она достигла другого берега, вскарабкалась на него, встряхнулась так, что полетели брызги, и полетела по полям в направлении дальнего леса.

– Она ушла, – перевел дух Оливер. Из его рта вырвалось белым облачком сдерживаемое дыхание. – Охотники ни за что не погонят своих собак и не полезут сами в эту ледяную воду.

Он тоже любил жаркое из дичи, но сегодня его сердце было на стороне лани, а не жареного мяса.

Тут на край обрыва примчались собаки и охотники, бестолково заметались в своем разочаровании, и Оливер с Кэтрин отправились домой. Им было довольно общества друг друга.

Единственное, что омрачало зимние радости, было продолжающееся отсутствие Рогезы де Бейвиль, которую никто не видел с самого Рождества. Поиски ничего не дали. Она оставила все свои платья и украшения, даже двойной теплый плащ – рождественский подарок графини. Несшие службу часовые ничего не видели. Она исчезла, словно земля расступилась и поглотила ее в одно мгновение.

Гавейн три дня был пьян в стельку и ни на что не реагировал, но затем протрезвел и, даже если и не раскаялся, то почувствовал себя виноватым. Он сходил к священнику, который назначил ему во искупление провести двенадцать дней на хлебе и воде и отпустил грехи. Однако Гавейн не успокоился. Он искал в городе, на причалах, в госпиталях для прокаженных и женских монастырях, но тщетно.

– Не могла же она просто исчезнуть, кто-нибудь должен был что-то видеть, – говорил он, расстроено качая головой.

Они сидели в зале вместе с Оливером. За ставнями свистел январский ветер, время от времени заставляя дым из камина идти прямо в комнату.

Оливер внимательно смотрел на своего молодого напарника. Его глаза были обведены черными кругами, веки набрякли, свидетельствуя о пьяных ночах, руки слегка дрожали.