Это было содержание письма, которое я хотел послать родным, но при уходе о нем забыл, поэтому письмо было преждевременно найдено, и это имело роковые последствия.

Написав письмо, я уведомил через Мартьянова генерала Корнилова о том, что я готов. Было условлено, что в 12 часов генерал Корнилов, переодетый в костюм Цезарского, придет ко мне в аптеку, а тут сделаем все остальное. Цезарский получил приказание лечь в постель и представлять спящего генерала, а доктор Гутковский должен был его навещать, как это делал и раньше. Как всегда должен был получать для генерала пищу, чтобы так по возможности дольше скрыть его отсутствие. Только на четвертый или пятый день могли поднять шум об исчезновении генерала Корнилова. За это время мы предполагали быть в безопасности.

Точно в 12 часов я увидел из окна аптеки, как генерал Корнилов, с повязанной головой, переодетый русским пехотинцем, спрыгнул с окна уборной и побежал в направлении аптеки. Быстро выбежал наружу и, осмотрев все пространство больничного двора, дабы убедиться, не видел ли этого кто-либо, и не видя ничего подозрительного, я вернулся в аптеку, запер ее, а затем с помощью Мартьянова переодел генерала Корнилова в приготовленную уже форму австрийского солдата. Между тем Веселов убрал сброшенное платье Цезарского, а я подстриг генералу усы, уже прежде подстриженные на английский манер, и выжег ляписом родинку на левой щеке. Надев темные очки, с трубкой во рту он готов был представиться каждому как солдат австрийской армии. Когда это было кончено, мы быстро загладили следы сделанного нами беспорядка и, взяв на плечи котомки с вольным платьем и продуктами, были готовы навсегда оставить больницу. Мартьянов и Веселов, распрощавшись с нами прежде, были уже на разведке, и по данному ими знаку, что опасность не грозит, мы двинулись. Быстрыми шагами прошли мы больничный двор к воротам, где нас беспрепятственно пропустили и, не осматриваясь, побежали на станцию, чтобы успеть на поезд, который должен был нас увезти к цели нашего пути. Пришли мы вовремя, поезд подходил к станции. Заверив далее свои отпуска в кассе, уселись мы в поезд, и через несколько минут Кёсег и больница остались позади.

В поезде мы уселись друг против друга и притворились углубленными в чтение газет. Наши мысли витали далеко, и казалось, что поезд как бы нарочно шел медленно. Около половины четвертого мы прибыли на ст. Раб, где нам нужно было пересесть на поезд, идущий в Будапешт, но так как до отхода поезда оставалось полтора часа, то мы отправились в ресторан третьего класса, где за кружкой пива намеревались выждать прихода нашего поезда. Едва мы уселись, как прибыл курьерский поезд из Вены, и среди пассажиров, вошедших в ресторан, оказался один из санитаров офицерского отделения, хорошо знавший генерала Корнилова.

Это был Алоис Домносил, молодой человек лет двадцати трех, небольшого роста, с бледным лицом и сильно хромающий на левую ногу. Он возвращался из Чехии, где проводил свой отпуск, и в Рабе пересаживался. Естественно, что мы с большим удовольствием бы исчезли, но уже было поздно. Он нас увидел. Хотя он и не узнал генерала, но узнал меня. Видя безвыходное положение, я пошел ему навстречу и сел с ним к другому столу, конечно делая вид, что не знаю Корнилова.

Не желая допустить, чтобы по возвращении в больницу он рассказал о нашей встрече, я сказал ему, что еду в Будапешт за лекарствами и выехал раньше, потому, что там меня ожидает девушка, и просил его никому ничего не говорить о нашей встрече. Он пообещал молчать, и когда прибыл поезд, с которым ему нужно было продолжать путь, я проводил его до вагона, желая убедиться в его отъезде. Полуторачасовое ожидание казалось вечностью, и мы обрадовались пришедшему поезду, с которым поехали дальше. С неуверенностью в сердце, ибо знали ожидавшие нас последствия, если бы Домносил по приезде в Кёсег рассказал о нашей встрече, мы прибыли в Будапешт в двенадцатом часу ночи.

Проехали без приключений и там узнали, что ближайший поезд в Карансебеш уходит в шесть часов утра, принуждены были искать ночлег, ибо после двенадцати никто из пассажиров не мог остаться в вокзальном помещении. В отель без достаточных документов мы не решились идти, не желая столкнуться с военной полицией…

После длительного совещания, набравшись нахальства, мы вошли в военное ночлежное помещение на вокзале и попросили дать нам ночлег. После предъявления отпускных билетов нам была отведена одна постель на двоих, и мы почувствовали себя в большей безопасности в соседстве с чинами военной полиции, чем где бы то ни было. В пять часов утра нас разбудили, дали бесплатный завтрак, потом вернули билеты, проштемпелеванные станционной комендатурой, и в шесть часов мы уже уселись в поезд, идущий в Карансебеш.

В течение всего времени с того момента, как мы расстались с Кёсегом, с нами не было ни одного приключения и мы начали твердо верить в успех нашей «прогулки». Генерал Корнилов, погруженный в думы в течение всей дороги, почти не разговаривал и казался спящим.

Я вспоминал о родителях, брате, знакомых, что скажут когда… когда. И тут как бы гром надо мною разразился. Письмо! Письмо, которое я писал родителям и в спешке забыл в ящике стола! Какие последствия это повлечет?!.. Мысль о том, что оно уже обнаружено и нас разыскивают, лишила меня решительности, и я с большим удовольствием вышел бы из поезда на первой же станции, чтобы, изменив направление, идти пешком. Но я не решился о случившемся рассказать генералу Корнилову и, став у окна вагона, я внимательно наблюдал за всем, что происходило вокруг, в особенности за военными постами на станциях, через которые мы проезжали, желая по их поведению определить, известно ли им о нашем побеге и не следят ли уже за нами.

Ко мне вернулась утерянная решительность и спокойствие, когда я убедился, что опасности нет. В Карансебеш мы прибыли в шестом часу вечера, и там к своему ужасу я узнал, что поезд наш оцеплен войсками, которые каждого выходящего из поезда уводят в вокзальное помещение. Уведомил об этом генерала Корнилова. И он, и я считали наше дело погибшим. С бьющимся сердцем шел я с генералом в вокзальное помещение в сопровождении своих проводников, где в канцелярии комендатуры проверялась правильность документов. Мы убедились, что эта мера была принята исключительно для нашей поимки и были чрезвычайно удивлены, когда после проверки нам возвратили документы, и нам можно было отойти к тем, у которых документы уже проверены. После поверки офицер, проверявший документы, сказал, что находясь в пограничной полосе, где действуют особые предписания, мы обязаны лично явиться в местное военное управление. Неисполнение сего повлечет за собою наказание тюремным заключением. После этого нас отпустили…

Было радостно и легко, когда, оставив вокзальное помещение и радуясь счастливо минувшему испытанию, зашли мы в ближайший ресторан подкрепить свои силы, чтобы затем без промедления отправиться в дальнейший путь. Пройдя город, мы направились к лежащему неподалеку горному хребту, покрытому лесом, которого и достигли к полуночи. Почувствовав себя там в некоторой безопасности, мы остановились отдохнуть перед предстоящей трудной дорогой. Мы сняли мундиры и одели вольные костюмы, а военные мундиры спрятали в кусты, не подумав, что мундиры сослужили бы нам нужную службу, потому что своим штатским одеянием мы резко отличались от местного населения, чем обращали на себя излишнее внимание. Но было уже поздно исправлять сделанную ошибку, и нам не оставалось ничего больше, как скрываться и тщательно избегать встреч с населением. После двух часов отдыха мы встали, и генерал при помощи карты и компаса определил направление, по которому нам предстояло в самый короткий срок достичь границы. Делая небольшие остановки, мы шли непрерывно до самого утра, а затем, уставшие и измученные голодом, решили до вечера отдохнуть, с тем чтобы с наступлением сумерек продолжать начатый путь. Укрывшись в молодой поросли, мы съели небольшой запас провизии и проспали до пяти часов вечера.