– Теперь ты можешь их отстегнуть, – подсказал Александр.

– А если прыгать придется? Унты слетят в два счета…

– Сорок пятый, на связь! – прервал их пикировку голос командира полка.

– Сорок пятый слушает, – отозвался Александр.

– Готовы к выполнению задания?

– Так точно.

– Вам изменение. Пойдете под Воронеж на разведку переправы. Сфотографируете ее и, если она восстановлена, сбросите бомбы.

– Один?

– Почему один? С экипажем, – пошутил Меньшиков.

– Понял.

Хотя понять было трудно: на такую цель – одному экипажу. Но другого выхода, видно, нет…

Александр спустился на землю, чтобы дать команду технику установить фотоаппарат; вылез из кабины и Серебряный. Расстегнул комбинезон, вытер вспотевшее лицо, шею.

– Значит, на высоту не полезем?

– Как слышал. Пойдем тысячи на две, фотографировать. Сам определи, с какой высоты.

– Отлично. – Серебряный сбросил комбинезон, отдал механику. – Отнеси в каптерку. – С сожалением посмотрел на свои лохматые собачьи унты. – Жаль, сапоги не обул, теперь придется таскать вот эти волкодавы.

Александр тоже снял свой комбинезон и попросил механика:

– Принеси кожаную куртку.

– Предусмотрительный, – усмехнулся Серебряный. – В каптерке держишь. А мне урок не впрок: в Запорожье все шмотки оставил на квартире, в том числе и летное обмундирование. Теперь вот получил на три номера больше. – Он вздохнул и стал привязывать лямки к поясу брюк. – Сон я сегодня хреновый видел: будто молния в наш самолет ударила. Выбрались мы из кабины, кто за что уцепился. Только Сурдоленко оттолкнулся и за край луны схватился. Кричит: «Деньги матери перешлите, пусть не плачет, мне хорошо здесь».

– Действительно, хреновый сон, – оборвал его Александр. – И штурман ты никудышный – веришь во всякую ерунду, другим рассказываешь.

– Может, и никудышный. Только вот попомнишь – собьют нас. Луна – это к покойнику.

Александр смотрел на Ваню и не верил своим глазам – вечный балагур и бесшабашный человек вдруг сник и говорил печальным, предсмертным голосом. Неужели он в самом деле верит во всякую чепуху?

На подготовку ушло около получаса. Группа, которой предстояло бомбить Белгород, уже взлетела, и с КП торопили Туманова:

– Чего тянете? Взлетайте.

– По местам! – скомандовал Александр.

Сурдоленко вдруг замешкался и, подойдя к технику, протянул ему пачку денег:

– Отошли матери. Адрес там, – указал он взглядом на пачку.

Александра взорвало:

– Что, и ты испугался сновидений?

– Каких сновидений? – не понял сержант.

Вообще-то когда Серебряный рассказывал сон, сержанта поблизости не было; похоже, он и вправду не слышал предсказания штурмана, и Александр сбавил тон:

– Сам пошлешь после полета.

Сурдоленко пожал плечами:

– Так вернее.

На душе у Александра стало муторно и гадко, впору хоть отказывайся от полета. Он обозвал в душе себя трусом и поторопил Сурдоленко:

– Давай в кабину. Взлетаем.

Бомбардировщик бежал долго, нудно и жалостно воя, словно не хотел отрываться от земли. А из головы не выходил сон Серебряного, просьба Сурдоленко. Говорят, люди предчувствуют надвигающуюся беду… Чепуха! Просто у Серебряного не выдержали нервы, опасность взвинтила его, родила фантасмагорию, вот он и стал мистиком. Только вчера он шутил со Вдовенко, провожая его в полет, – и вдруг того нет. Вот Ваня и скис. Надо как-то подбодрить его.

– А погодка – миллион на миллион. Фрицы и не ждут нас. Давай, Ваня, поточнее ветерок рассчитай, чтоб с первого захода, пока фрицы не очухаются, все сделать.

– Грозился заяц поймать лису, – невесело отозвался штурман. – Ты лучше с моторами поколдуй, чтоб, как у «юнкерса», выли.

– Это сделаем, – пообещал Александр. В прошлый раз он тоже летал на командирской машине и неожиданно для себя открыл одну вещь: когда убрал обороты одного мотора, гул обоих стал неровный, с волнами завывания, как у «юнкерса». Но это было уже на обратном пути, над нашей территорией.

Теперь предоставлялась возможность проверить этот «эксперимент» в деле.

Внизу чуть правее показался Воронеж, затянутый смрадным дымом, стелющимся вдоль левого берега одноименной реки; то там, то здесь вспыхивали разрывы. Город обстреливала вражеская артиллерия, а может, бомбила авиация.

– Командир, десять влево, – попросил Серебряный. – Пойдем западнее.

Когда бомбардировщик, сделав петлю, взял курс вдоль Дона, в небе появились разрывы: фашистские зенитки, расположенные на правом берегу, открыли огонь. Александр набрал еще триста метров, и белые облачка стали вспыхивать то ниже, то выше: зенитчики пристреливались.

Александр посмотрел вниз. Правый берег Дона кишел людьми и техникой, по дорогам с запада на восток двигались колонны машин, танков, орудий. Все это скапливалось у берега и готовилось к броску через реку, где на левобережье почти ничего и никого не было видно: наши войска то ли хорошо замаскировались, то ли остались за Доном.

Бомбардировщик выходил на траверз Воронежа. Огонь и дым там бушевали повсюду.

– Командир, десять вправо… Так держать!

Александр молча вел бомбардировщик как по нитке. Разрывы теперь вспыхивали все чаще и плотнее, все ближе и ближе. Кабина наполнилась сладковато-горьким специфическим запахом сгоревшего тротила, в горле першило, из глаз лились слезы, мешая наблюдать за приборами и за тем, что творилось внизу.

Воронеж… Еще два месяца назад – тихий милый город со множеством деревянных домишек, родных и уютных, умиротворенных и гостеприимных, с добрыми, хлопотливыми людьми. Ровные улочки, тополя, акации, сирень в палисадниках. Теперь все дымилось, горело…

– Слушай, командир, а не перемудрил ты с этим звуковым эффектом? – спросил Серебряный. – Мне кажется, что и наши лупят по нас.

– Пусть лупят так же мимо, – оптимистично пожелал Александр. – Жаль, что мы не можем ответить фрицам. Посмотри, сколько техники скопилось. Черным-черно. Хоть одну б «соточку».

– Переправа важнее. Надо искупать их в нашем родном Дону, чтоб потомкам заказывали…

Грустные нотки в голосе Серебряного больше не слышались, но хватит ли у него выдержки в самую ответственную минуту, на боевом курсе? От его самообладания будет зависеть выполнение задания и жизнь всего экипажа…

Воронеж уплывал под крыло. Разрывы зениток поутихли. Но ненадолго. Впереди чуть заметной лентой обозначилась переправа.

– Снижайся до тысячи двести, – скомандовал штурман.

Александр отдал от себя ручку, и бомбардировщик клюнул носом. Переправа стала быстро расти, контрастнее выделяясь на водной глади. Да, за ночь ее восстановили, и теперь по ней, как муравьи перед дождем, мчались танки, машины с орудиями и прицепами, бензовозы.