Шли они лугом к Прислонихе, куда несколько мужиков несли огромный деревянный крест, сгибались под его тяжестью. Отец Михаил шел вместе с народом к святому месту. За ним следовал церковный хор – несколько молодых девушек и женщин в ослепительно белых платках.

Алексей пытался угадать, которая из них Настя. Но отсюда, сверху, было трудно разобрать.

Осиповы сошли с угора и присоединились к общей процессии. Проследовав лугом, спустились в небольшой ложок и из него стали подниматься в гору к Прислонихе, где чуть выше единственного уцелевшего дома, на том самом месте, где когда-то стояла часовня, покровскими мужиками очищено пространство от травы и кустарников. Оно окружено было со всех сторон стройными высокими березками, как свечками.

Крест мужики положили около выкопанной ямы. Подходивший народ останавливался у березок вокруг всего очищенного пространства, ожидая начала богослужения.

Отец Михаил, высокий красавец с широкой густой бородой, поднялся вместе со своим немногочисленным хором на самое высокое место и, видный отовсюду и всеми, начал молебен своим приятным мягким голосом.

Алексей, стоявший у гладкоствольной березки, не столько слушал батюшку, сколько наблюдал за матушкой своей, пристально разглядывавшей участниц церковного хора.

Для него, полного светлых чувств, в центре этого святого действа был не красавец-священник с окладистой бородой, а Настя. И когда церковный хор пел: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и Святое Воскресение Твое славим…», то явственнее слышал он ее голос среди других голосов. Он казался ему чище и звонче других.

И когда после богослужения батюшка предложил всем желающим приложиться к кресту, прежде чем его вкопают в землю, Алексей пошел в толпе старушек, но не к кресту, а к Насте, ожидавшей его. Открытые людям, выстроившимся в очередь целовать крест, и теплому ветру августа, любя треплющего березки-свечки, – они казались самыми счастливыми из всех собравшихся здесь людей.

И говорили что-то женщине, что обращалась к ним (матушке Насти), и батюшке, распоряжавшемся мужиками, которые по его команде поднимали крест и устанавливали его в яму. И засыпали яму землей, и утрамбовывали ее.

– По крупицам собирается Святая Русь, – обратился отец Михаил к народу с проповедью, когда крест был установлен, – в прошлом уничтожали не только храмы, но само достоинство человека. Но Господь поругаем не бывает. Пришло время вспомнить все. Здесь был храм. Здесь Бог слышал стенания каждого человека, его слезы, мольбы. Приходите сюда. Здесь кирпичи, камни, земля намоленная. Дай Бог, чтобы с установлением поклонных крестов по крупицам восстанавливалась и наша душа, чтобы были мы милосерднее, милостивее друг к другу. Нам есть о чем поговорить с Богом…

И люди крестились, глядя на крест, на котором значилось:

На другой же стороне резьбой по дереву были означены совсем земные стихи, удивившие Алексея.

Он указал на эту надпись Насте.

Не сдерживая улыбки, она сказала Алексею, что стихи сочинил и вырезал на кресте один из мужиков, изготавливавших крест, а отец Михаил, не лишенный юмора и поэтического таланта, благословил это творчество.

В это время Павел обследовал пространство вокруг и в березах, в густой траве, нашел часть плиты, на которой сохранилась надпись «Иван Иванович Бебякин».

Обрадованный находкой, он показал ее тетке Манефе, а та священнику. Отец Михаил рассказал, что за кладбище было у этой часовенки и кто такой Иван Иванович, похороненный здесь.

Народ стал расходиться.

Павел догнал своих и объявил, что поедет в Покрово с церковным хором и вернется вечером или заночует у тетки Манефы. Мать только вздохнула и просила не задерживаться допоздна.

Осиповы вышли на Большую дорогу и поднялись в угор, откуда хорошо было видно, как машины одна за другой отъезжают и разноцветное лоскутное одеяло из крыш тает на глазах.

Вскоре все стихло.

– Тебе, наверное, надо было познакомить нас, – говорила Настя, когда они с Алексеем гуляли в Покрове по берегу реки вечером того же дня. – Твоя мать чем-то очень обеспокоена…

Алексей молча соглашался. Настя вспомнила тот день, когда они впервые встретились у Портомоя.

– Ты был такой странный. Тебя как будто откуда-то сверху, с горы высокой, отправили сюда, на землю грешную. И ты сошел. Ко мне. И выпил моего святого напитка. Нет-нет, не бойся, там правда был чай. А что было со мной в тот день? Не передать. У меня ведь была репетиция в Доме культуры, а я, дуреха, в лес по грибы сбежала, да еще и подружек подговорила. И мне была настоящая взбучка. Но, поверишь ли, ничего сделать с собой не могла. Как будто кто-то велел мне настойчиво: вставай и иди – и отправил меня в эту дорогу. Да-да, не смейся. И я говорила тебе там об этой дороженьке. Она ведь и правда бывает очень долгой, эта дорога – человека к человеку. Гляжу я на моего отца, и жаль мне иногда до смерти, что мой отец так и не пришел к твоему отцу. На дороге этой у них еще много мусора всякого, камней да выбоин. И придут ли? Бог весть. Твой, по крайней мере, в Прислониху пришел. Какой он у тебя страшный и угрюмый.

– Да он, в общем-то, добрый человек, – сказал Алексей, любивший своего немногословного отца.

– И все-таки я его немножко боюсь, – призналась Настя и вздохнула. – А моего я и представить не могу в Прислонихе, у креста…

– Да не ты ли говоришь, – опять сказал Алексей, – что дорога эта длинная, человека к человеку. А уж к Богу…

– Но она может быть и самая короткая, – не соглашалась с ним Настя. – Да, да, мгновенная! Нет, как бы тебе сказать? Если чувства твои, сердце твое, душа твоя, если весь ты в этой дороге участвуешь, то очень скоро все случается. И расстояние, казавшееся непреодолимым, в одно мгновение преодолевается. Это такое счастливое чувство! Я испытала его. Да! У меня ведь было много парней. Нет, ты не понял. Не сердись. У меня, правда, было их много, но ни к одному из них я не пришла. Не мои они и не навсегда. Ну что ты хмыкаешь? Ты не веришь?

Он промолчал.

– Пойдем, неверующий, – вдруг решительно сказала она, взяла его за руку и повела берегом реки мимо бара-часовни, из ярко освещенных окон которого доносилась музыка, мимо каких-то банек, сараек, огородов, штабелей с лесом, – по узкой тропинке, натоптанной рыбаками-любителями в густых зарослях ивняка, и дальше, дальше, пока они не вышли в огромный луг за селом и не пропали в нем…