Вот она, родная: медикаментами с ног до головы перемазана, бинтами перемотана, сидит на стульчике в коридоре, среди прочих бедолаг. Увидела меня, расцвела, что-то радостно залопотала.

– О, порка мадонна… – выплеснулась из меня запомненная энергичная фраза, весьма уместная для такого случая.

Глаза Челесты вылезли из орбит:

– Довэ ай аскольтато квеста скифецца?!*

*(Где ты услышал эту мерзость?)

Я был безумно рад ее видеть.

– Сказал что-то не то? Сорри. Впредь буду ругаться своими словами, а не твоими.

В регистратуре выяснилось, что девушка попала сюда с многочисленными ушибами и переломом руки. Ее долго не хотели обслуживать без полиса и документов, но, спасибо какому-то мужику с оторванным ухом, застращал иностранным подданством бедолаги. Первую помощь оказали до выяснения паспортных данных.

– Полицию вызвали, ждем, – напоследок сообщила регистраторша. – А они ищут переводчика. А вы кто ей будете?

– Знакомый. Не надо переводчика. Я ее забираю.

– Нельзя! Нужно дождаться…

Ее уже никто не слушал.

Ойкнув, подхваченная на руки Челеста с восторгом повисла на мне, как коала на любимом эвкалипте.

– Осторожно! – завопил я встречному потоку. – Дорогу!

Бегать по заполненным инвалидами лестничным пролетам – еще то удовольствие. Меня проклинали, о болтавшиеся сбоку девичьи ножки кто-то стукался, иногда эти ножки задевали стены или перила. Челеста терпела и счастливо прижималась. Я летел, в мозгу полыхало: промедление смерти подобно. Каждая потерянная секунда приближала развязку, от которой не поздоровится. Да, не поздоровится именно мне, это эгоистично, но как же иначе, ведь для меня – более чем принципиально.

Заботливо придержанная кем-то дверь выбросила нас на улицу, где я впрыгнул в корабль, очень изумив хромавшего в травмпункт пьяницу. Пока я располагал девушку на постели и выруливал вверх в обход многочисленных проводов, тот долго тер глаза и тряс головой.

Передвигаться по самому низу центральных улиц было сложно, везде что-то висело и мешало, но летательный аппарат успешно вышел из опасной зоны. Я направил его далеко за город.

Челеста виновато моргала. Непривычно тихая, она сидела, не двигаясь. Даже не жестикулировала, что для нее совершенно непривычно. Словно побитая собака. Причем, действительно побитая. Щеки и лоб расцарапаны, под глазом что-то наливается, шея в грязи. На остальное вообще смотреть страшно.

– Ключ, надеюсь, не потеряла?

– Си-си, – закивала девушка. – Экко ла кьяве. Нелла таска.*

*(Да-да. Вот ключ. В кармане)

– Только скажи: зачем ты хлопала на похоронах?

Я изобразил «жмура»: руки сложены на животе, глаза закрыты, тело склонилось назад – типа, лег. Потом резко отстранился и зааплодировал, как бы глядя со стороны.

– Э пер традиционэ.*

*(По традиции)

Кажется, говорит, что это традиция такая. У меня вырвался выдох облегчения: головой юнга не повредилась, и это радовало.

Она была в своем красном платье, ныне выглядевшем более чем плачевно, в моей куртке и в туфельках, совершенно неуместных в средней полосе в такое время. Одна рука – в гипсе, остальное просто перевязано на местах многочисленных ссадин и ушибов.

Горло перехватывало от ее усилий не выдать боль. От вымученной улыбки. Невероятного оптимизма. И бесконечной веры в меня.

Пожав хрупкими плечиками (и конвульсивно дернувшись от этого движения), Челеста пробормотала под нос:

– Ки нон ведэ иль фондо нон пасси ль аква.*

*(Не зная броду не суйся в воду)

Я потянул с шеи медальон.

– Потерпи, если будет больно. Надеюсь, это недолго.

Наступать на прежние грабли? Увольте. Проведем эксперимент. Развязав веревочку укротителя корабля, я разулся и прилег рядом с девушкой.

Челеста заинтригованно наблюдала за моими манипуляциями. Страха не заметно, что логично: если кто-то помогает ей, пока она в таком положении, то это, с большой долей уверенности, друг. И предыдущие мои действия тоже, как мне кажется, показывали, что я больше друг, чем наоборот. Намного больше.

Я продел веревочку под напрягшейся девичьей шейкой, голова прижалась к голове, и завязки медальона, надетого теперь на две шеи, соединились.

На минуту мы застыли. Челеста молчала, прислушиваясь к ощущениям. И я молчал.

Мысли после бессонной ночи уныло ворочались. Ворочались-ворочались – и остановились.

Проспал я недолго, но почувствовал себя только что родившимся. Мгновенно вспомнилось все.

Вокруг ничего не изменилось. Во мне тоже. Все члены и чувства функционировали, как заложено природой, никто в их работу не вмешивался.

Я осторожно отвязал веревочку, вытянул и закрепил на себе, лишь после этого нашлись силы улыбнуться недоуменно моргавшей девушке. Она боялась пошевелиться без моей команды.

– А ну, давай руку.

Челеста не успела даже испугаться, когда я весело потянулся за ножом. Несколько надломов и перепиливающих надрезов – и остатки гипса свалились под ноги.

Взмахнув по волшебству вылеченной рукой, девушка вскочила и скакнула совершенно не болевшими ногами. Глазищи выпучились, как у улитки, у которой сперли домик:

– Дио, квесто э ун мираколо!*

*(Господи, это чудо)

Вымазавшихся в гипсе нас можно было принять за туземцев какого-то человеколюбивого (в прямом смысле) племени. А засохшая кровь рассосалась, будто не было.

– Димэнтико ке авево маль ди дэнти. Нэ нон о адэссо. Кон ун кольпо ди бакетта маджика!*

*(Я вспомнила, что меня все время мучила зубная боль. Теперь этого нет. Как по мановению волшебной палочки!)

– Другие бинты сама снимешь. Там. – Я указал на туалет. – Потом халат надень. Андестенд?

Пантомима, что сопутствовала словам, оказалась убедительной.

– Йес!*

*(Понятно? – Да!)

Через пару минут пыхтящих стараний из проема туалета высунулась вопрошавшая о чем-то головка:

– Че нелла поссобилита ди фарэ ля дочча?*

*(Здесь как-нибудь возможно принять душ?)

Фареля доча? Кроме дочки форели ничего в голову не приходило. Видя в моем глупо мигающем взгляде лишь непроходимую тупость, Челеста вылезла до пояса и изобразила падающую с потолка воду всеми доступными средствами – шумящим голосом, быстро опадающими на голову руками и растиранием тела.

– Душ? – дошло до меня. – Хе. Да пожалуйста. Это вот здесь. – Указательный палец ткнул в будуар.