Контуженое тело слушалось плохо, приходилось думать о каждом движении. Н тяжело встал и нетвердой походкой пошел через гребень крыши. Первые крупные капли ударили в пересохшие серые доски. Вдруг наступила тьма, но какая-то особенная: она не мешала видеть каждую шероховатость досок, каждое темное пятно от капель; даже шляпки гвоздей были столь отчетливы, словно Н видел их через лупу. Место удара молнии чернело дырой. Медь по краям дыры оплавилась, доски под нею пытались гореть. Пока это у них получалось плохо: молния прожгла их так быстро, что они не успели прогреться до необходимой температуры. Когда Н подошел к проему, ведущему внутрь, с неба вдруг упала вода. Это был не дождь, не струи — вода обрушилась плотной, тяжелой массой. Она навалилась на плечи Н; если бы вода не стекала, она раздавила бы его. Ступнями Н ощутил, как храм вздрогнул от удара — и уперся, готовый терпеливо переждать и эту напасть.

Н опять потерял представление о времени. Он неторопливо спускался вниз по скользким сходням, струи воды текли по стенам и колоннам, по трубам опалубки, падали, рассеиваясь, пока долетали до бесконечно далекого дна центрального нефа. Электрические разряды, очевидно, осколки сотрясавших храм молний, бродили между колонн, обвивали их плющом, гонялись друг за дружкой резвящимися детьми. Пол храма был залит водой. Она поднялась так высоко, что захлестывала за голенища сапог; оберегающие мрамор доски всплыли, ставить ноги между ними было непросто.

Н вышел на середину нефа. Что делать дальше? Куда идти? Мыслей не было; да если б он и мог думать — его мысли не было бы за что зацепиться. То, что происходило вокруг, не имело к нему отношения. Никакого. Он был отгорожен толстым стеклом. Настолько толстым, что не чувствовал ничего. Это был крах. И урок. С чего вдруг я возомнил, что Бог будет для меня — именно для меня! — идти на грандиозные затраты, устраивать эдакое светопреставление? Послал бы какого-нибудь ангела, и тот нашептал бы на ухо директиву, обязательную для исполнения. Ведь не первый же раз…

В груди было пусто. Н даже не заметил, когда душа покинула его, но его это не удивило и не огорчило. Он еще успел подумать, что это неспроста, Очевидно, с меня сняли защиту, — такой была следующая мысль, — и душа улетела в безопасное место. Значит, и мне пора под крыло — к Марии…

Он повернулся к выходу, сделал шаг, втискивая ногу между досками, затем второй… Он еще успел осознать вспышку, озарившую храм (или она была в его мозгу?), но удара не почувствовал. Просто все исчезло.

Очнулся он на полу амвона. Буря ушла. В храме было сумеречно и тихо. Где-то еле слышно журчала вода, изредка тупо стучали падавшие с высоты крупные капли. Слух вернулся. И душа вернулась. Но не было тела. Вернее — Н не чувствовал его. Вот мозг он чувствовал, мозг был вполне материален, однако он существовал как бы сам по себе. Ничего, ничего, сказал себе Н, это достаточное доказательство, что я пока живой.

Только теперь он обратил внимание на какое-то движение над собой. Вгляделся — это был Искендер. Искендер как-то странно раскачивался, и в первый момент Н подумал, что он молится, но потом заметил, что руки Искендера упираются ему в бесчувственную грудь. Да ведь он массирует мне сердце, понял Н, мысленно улыбнулся — и сознание покинуло его.

Он очнулся опять от того же ощущения. Сердце то сдавливало, то отпускало. Вынужденное сопротивляться, оно неуклюже ворочалось. При этом оно захлебывалось кровью, пытаясь совладать с клапанами, вернуть им упругость и ритм. Н открыл глаза. В храме стало совсем светло. Храм был наполнен солнцем; тонкий пар плыл в его лучах, унося ввысь исчезающий запах озона.

Крышу придется укладывать заново…

— Ну и напугали же вы меня, шеф, — послышался голос Искендера. Он перестал массировать сердце, опустился с колен на задницу, но этого оказалось недостаточно — и он со вздохом облегчения улегся рядом с Н. — Я уж начал думать, что все, кранты…

Вот и обошлось без ухищрений Пенелопы. Форс-мажор. Потому и стены здесь такие: каково место — таковы и стены. Хотелось бы поглядеть, что уцелело от штукатурки. Впрочем, это ж не современные материалы — древний рецепт. Должна уцелеть…

— Я посплю несколько минут, — уже вялым голосом выговорил Искендер. — Сил совсем не осталось… А потом схожу за машиной. Или телегой…

Вода уже не журчала и капли не стучали. Где-то под теменем возникла точечная боль — и стала расползаться к лицу, вискам и затылку. Спазм проходит, сосуды раскрываются. Прости, Господь, но я Тебя так и не понял…

В этот день Н не вставал с постели даже по нужде. Не было сил — это само собой: все, чем был богат, ушло на возвращение к жизни. Впрочем, энергия — дело наживное: была бы емкость — натечет; куда больше его беспокоило нарушение координации. Даже простейшие действия не получались без контроля мысли. Чтобы приподнять руку, нужно было сосредотачиваться и понуждать конкретные мышцы. От попыток взять что-нибудь пальцами пока пришлось отказаться. Насиловать себя он не стал: во-первых, это противоречило его философии, а во-вторых, имело смысл подождать, пока хоть немного восстановятся силы. Тело умней нас; оно знает о себе даже то, чего мы не узнаем никогда; без наших подсказок и зачастую вопреки нашей помощи оно врачует себя, покуда есть чем, а самое главное — покуда душа на месте. Но как это непросто — жить, не противореча душе и не мешая телу!.. Банальность.

Уже на следующее утро Н обнаружил, что восстановился автоматизм некоторых движений. Тело как бы оттаивало. Не без труда, цепляясь за спинку кровати, Н смог сесть. С непривычки голова кружилась, поэтому Н снова лег и тут же уснул. Наверное, спал совсем недолго, но это было как раз то, чего ему недоставало: он проснулся с ощущением свежести. И потребностью думать, что в последнее время у него случалось редко. Он чувствовал, что должен что-то вспомнить — но что именно? Осторожные наскоки не помогли — чувство не превращалось в мысль. Ничего, спелое яблоко падает само, поддержал себя Н обычным утешением, и осчастливил Марию, согласившись, чтобы она накормила его салатом из помидоров, огурцов, поздних вишен, стручкового лука и базилика с сельдереем. У нее и борщ был готов, вся хата благоухала ароматами густого навара, но от борща Н отказался: сегодня это был бы перебор.

Ночью к нему пришел черный ангел. Впрочем, порядок действий был иной: ему приснилось, что он в храме, и бродит по центральному нефу в лунном свете. Храм уже закончен; алтарь поблескивает золотом окладов; колонны расписаны «под Васнецова»; узоры мраморного пола не прячут своих сакральных символов — все равно их некому прочесть. Где-то рядом — и спереди, и сзади, вокруг, — толпятся души. Н знает, что они здесь, но они не мешают ему бродить, расступаются, пропускают. Все-таки без них было бы лучше: они лишают Н свободы, хотя и не претендуют на нее. Ведь он здесь не случайно, а по воле своей души, которая ищет нечто потерянное. Или забытое. А толпа отвлекает, заставляет приноравливаться; оказываешься на уровне, куда ниже собственного. И вдруг обнаруживаешь, что твоя душа, спасаясь от этого прокрустова ложа, уже оставила тебя. И твой приход сюда лишается смысла…