Сразу за актом экспертизы Нина увидела лист бумаги с надписью большими печатными буквами: «ФРЕЙД!», после которой начинались записи в дневнике Милославского. Бойко вспомнила, что по просьбе маньяка ему передали несколько книг то ли немецкого, то ли австрийского ученого. Заинтересовавшись, она начала читать:

«…В человеческой психике нередко возникают труднообъяснимые мотивы осознания, даже раскаяния и оправдания совершенных ими преступлений. Я помню, что на втором курсе университета нам преподавали Фрейда, и мне захотелось перечитать труды великого австрийца. Хотя научных работ и книг Фрейда в библиотеке централа не оказалось, но мой адвокат Алексей Комиссаров, который в силу своей прежней должности областного прокурора был хорошо знаком с Папушей, попросил начальника централа разрешить передать мне, его подзащитному, требуемые книги. Так у меня оказались такие работы Фрейда, как «Я и Оно», «Недовольство культурой», «О происхождении сексуальных извращений», «По ту сторону принципа удовольствия», «Три очерка по теории сексуальности». Читая их, я делал выписки, которые мне понравились, они во многом оправдывали совершенные мной убийства: «Человеческие влечения бывают только двух родов. Либо те, что направлены на сохранение и объединение: мы их называем эротическими. Либо те, что направлены на разрушение и убийство: мы их сводим к инстинкту агрессии или деструктивности», — вот основной тезис Фрейда.

И далее, буквально захлебываясь в восторге от этих строк, убийца продолжает: «Великий Фрейд считал, что в психике человека происходит постоянная борьба между эросом и танатосом — инстинктом смерти. Эрос является нарушителем спокойствия и подчиняется принципу удовольствия. Но и Эрос проявляет свою активность, в результате противостояние между жизнью и смертью становится неотъемлемой частью человеческого существования… Уже в садизме и мазохизме наблюдается смесь эротики и деструктивности. Природный инстинкт агрессивности проявляется, в частности, в той враждебности, которая часто наблюдается среди людей по отношению друг к другу».

Затем он соотносит слова духовного учителя со своими преступлениями. Переписывает и цитирует Фрейда: «Суть в том, что практически везде, где возникает любовь, автоматически появляется очень мощная программа на саморазрушение или разрушение другого человека. Примеры таких программ:

1) самоубийство на почве неразделенной любви или разрыва отношений, или убийство другого человека (по принципу «не доставайся же ты никому»);

2) садизм и мазохизм, ощущение себя жертвой или, наоборот, каким-нибудь «завоевателем» на уровне инстинктов;

3) придание сверхвысокой важности даже самым незначительным противоречиям в отношениях полов, постановка любого вопроса на уровень жизни и смерти (преимущественно именно смерти);

4) выбор деструктивного образа жизни по отношению к себе на почве переживаний Эроса: это может быть как полная вседозволенность, так и полный запрет на отношения. Или постоянная психическая раскачка между двумя этими состояниями.

Танатос (переживание смерти) также может зацепить человека за малейшие негативные эмоции и при помощи их оборвать канал связи по анахате (то есть способности человека любить не только себя, но и других людей), или даже инициировать ненависть. Но здесь все зависит исключительно от осознанности самого человека».

Кстати, добавлю, что, по мнению Фрейда, вся активно продвигаемая европейская культура с трагедиями и мелодрамами на почве «любви» — как раз восходит к структуре Эрос — Танатос. Земным воплощением в своих пьесах Танатоса был, например, Фрэнсис Бэкон, пьесы которого подписаны именем Шекспира. Количество смертей на почве отношений между мужчиной и женщиной в его пьесах зашкаливает. И в принципе, многие из этих сюжетов («Отелло», «Ромео и Джульетта», «Гамлет» и т. д.) могут послужить отличной иллюстрацией к теме Эрос — Танатос.

Шекспира в театре Тригорска мне увидеть не удалось. Его трагедия «Отелло» планировалась к постановке лишь на следующий сезон, а вот пьесу Альбера Камю «Калигула» я с восхищением посмотрел не менее десяти раз, стараясь по возможности не пропустить ни один спектакль. Понятное дело, мешала работа: перед спектаклем или во время его, по делу и без дела, по указаниям помощника режиссера, приходилось убирать декорации, работать с освещением, быть на подхвате по мелочам. Со временем текст пьесы запомнился мне настолько, что я мог произнести его наизусть. Я воображал в мечтах, особенно перед сном, облик императора Калигулы, наверное, и сам мог бы сыграть роль своего кумира.

Тезис Калигулы, звучащий в его монологе о несовершенстве мира, несчастьях людей и поэтому их смерти, оказался мне близким и понятным. Ведь римский император считает себя превыше богов, сверхчеловеком, он даже возжелал невозможного — буквально достать Луну с неба, поэтому и убивает со смыслом, всех последовательно. В конце трагедии Калигула погибает сам. «Я еще жив!» — восклицает он, словно оправдывая себя и свои убийства».

Едва Нина вышла из купейного вагона скоростного экспресса «Тригорск — Москва», как к ней шагнул холеный мужчина в элегантном светлом костюме. Улыбка на полноватом привлекательном лице, небрежно повязанный пестрый шарф, в одной руке коричневый кейс, в другой — букет белых роз. Левитин галантно протянул цветы, поцеловал протянутую ему ручку.

— Нинель Николаевна, с прибытием в нашу Первопрестольную, — радушно произнес он. — Надеюсь, доехали удачно, от вас до нас всего-то три часа ходу. И коль время обеденное, безотлагательно ко мне. Отобедаем, там и поговорим.

— Мне надо отметить командировку в главке, к брату заехать, — попыталась возразить Бойко.

— Все успеется, успеется, успеется, — не выговорил — пропел Левитин. — Да и живу я рядом. К тому же Федор Ильич попросил встретить вас по высшему разряду. Опять же сувениры, разные мелочи приготовить наказал.

— Ну, разве что так… — неожиданно легко согласилась Нина, при этом улыбнувшись: — И какая женщина устоит перед мелочами и сувенирами?

Они прошли к машине Левитина, сверкающему на солнце изумрудом джипу, припаркованному рядом с вокзалом, выехали на Садовое кольцо. Вскоре машина остановилась у девятиэтажки, расположенной в глубине зеленого тенистого двора.

— Это один из уцелевших оазисов старой Москвы, — просвещал Левитин свою спутницу. — Заметьте, Москва плавится от жары, у нас же тут, будто за городом, и относительно прохладно.

Они поднялись на пятый этаж в квартиру Левитина, уже из прихожей Нина увидела в гостиной со вкусом сервированный стол.

— Давайте ваши вещи и материалы от Федора, — суетился хозяин, — моем руки и за стол.

Он взял тщательно упакованный Папушей пакет, прикинул его вес.

— Ого, килограмма на два потянет! Любопытно…

— Насколько мне известно, здесь дневники Милославского, сама для вас распечатывала. Тут же их подлинники, его рисунки. Думаю, на любого мужика они произведут впечатление, — несколько фривольно заметила Нина.