Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Джуд беспокоится по поводу ходьбы — точно так же, как и по поводу всего остального, что предполагает телодвижения. Особое недоверие у нее вызывают четырехколесные средства передвижения, подпрыгивающие на ухабистых горных дорогах. Я напоминаю ей, что она не может быть беременна, поскольку после выкидыша у нее еще не было месячных. Так это или нет — в том, что касается беременности, — я не знаю. Джуд — тоже, и у нее портится настроение. Я обнаруживаю, что смотрю на север, в сторону Швейцарии, где, как мне кажется, должен находиться Граубюнден. Кажется, там проходили маршруты пеших прогулок Генри? Джуд сидит на камне и дуется на меня.
— Почему ты такая сварливая?
К моему удивлению, жена громко смеется, совсем как в прежние времена, когда я в нее влюбился.
— Я тебя люблю, — говорит она. — Ты всегда употребляешь эти смешные старомодные выражения. Сварливая! Подумать только. Никто, никто, кроме тебя, теперь не говорит «сварливая».
Обнявшись, мы возвращаемся в гостиницу и занимаемся любовью, совсем как до всех этих дел с ребенком. Мы занимаемся любовью каждый день, а иногда и по ночам, и каждый раз все так, как и должно быть, и я начинаю думать, что теперь и дальше так будет, и этот отпуск — начало нашего нового счастья. Мы отправляем открытки всем друзьям, и даже одну Полу, хотя он их презирает, и подписываем «с огромной любовью». Это сентиментально, но нас переполняет любовь — и даже выплескивается через край.
Месячные у Джуд начинаются уже на Скиросе, но она не расстраивается и даже рада. Джуд не говорит о детях. Теперь «ребенок» — это запретное слово. Оно не должно слетать с наших губ. Как будто мы дети, и мать запретила нам произносить неприличное слово. Мы плаваем, валяемся на солнце, намазанные кремом от загара с солнцезащитным фактором пятнадцать, пьем то, что дома нам кажется отвратительным на вкус — узо[39]и рецину[40], — и Джуд не говорит, что алкоголь отравляет ее гормоны и всякое такое.
В последний наш день на острове, когда мы сидим у бассейна, к нам подходит новый постоялец гостиницы и представляется как Джулиан Брюэр.
— Скоро буду лордом Брюэром, — прибавляет он с широкой улыбкой.
Вероятно, ему только что пожаловали звание пэра, и он займет свое место в Палате лордов в сентябре. Я встаю, пожимаю ему руку и говорю, что покину Парламент как раз после его прихода туда. Мы заказываем напитки официанту, который обходит столики, и я отвечаю, как могу, на вопросы о Палате лордов, хотя слушаю вполуха, даже в четверть, потому что на меня снисходит озарение — знаете, случаются такие внезапные догадки. Мне хочется, чтобы он ушел или чтобы солнце скрылось за тучами и поднялся ветер, и тогда я смогу вернуться в гостиницу, подняться в свой номер и найти в дорожной сумке генеалогическое древо, нарисованное Дженет Форсайт.
В конце концов он уходит, но только после того, как я клятвенно обещаю выпить с ним после его представления в Палате, познакомиться с его женой и детьми и ввести в курс дела — то есть показать, где находятся туалеты и как записаться на устный вопрос. Все, что угодно, лишь бы избавиться от него. Я ловлю на себе удивленный взгляд Джуд — такая сговорчивость мне не свойственна. В лифте я ей все объясняю. Брюэр, говорю я ей, Брюэр. Его фамилия Брюэр, и я кое-что вспомнил. Мне нужно проверить. Если я прав, то открывается новая сторона жизни Генри.
Вот он, в генеалогическом древе Дженет Форсайт: Джозеф Эдвард Хейфорд Брюэр, второй сын Джозефа Уильяма Брюэра и его жены Мэри Энн Доусон, урожденной Хейфорд. У этой пары было четверо детей, и у каждого вторым или третьим именем было Хейфорд. Но еще важнее и удивительнее тот факт, что Мэри Энн Доусон была замужем за Кларенсом Джорджем Доусоном и родила ему двенадцать детей, в том числе Леонарда Доусона, мужа Джимми Эшворт. Таким образом, человек, напавший на Гоуэр-стрит на моего прапрадеда Сэмюэла Хендерсона и остановленный моим прадедом Генри Нантером, приходился сводным братом Лену Доусону.
У меня нет с собой вырезки из «Таймс» о суде над Брюэром, но я хорошо помню это имя. Не знаю почему, но у меня в памяти застряло «Хейфорд». И его возраст — двадцать шесть. Судя по составленной Дженет генеалогии, Джозеф Эдвард Хейфорд Брюэр родился в 1857 году, что соответствует возрасту подсудимого. Мне нужно будет проверить, где и когда он родился, но я уже не сомневаюсь, что речь идет об одном и том же человеке. Таких совпадений просто не бывает.
Понимает ли это Дженет? Должна. То есть она должна была заметить, что человек, напавший на Сэмюэла Хендерсона, приходился сводным братом Лену Доусону. Но сложила ли она два и два и увидела ли, что сводный брат Лена Доусона был признан виновным и отправлен в тюрьму за нападение на моего прапрадеда и будущего тестя Генри? Я почему-то сомневаюсь. Я говорю об этом Джуд и рассказываю, что в отчете о судебном заседании ничего не говорится о Генри, его имя даже не упоминается. Джуд со мной согласна. Скорее всего, Дженет не увидела связи.
— Но почему она привлекла твое внимание к этому случаю, прислав вырезку?
Я уже думал об этом и теперь делюсь своим предположением: во время нашей встречи ее мать словно цензурировала все, что касалось Джимми Эшворт, рисуя женщину чистой и невинной, тогда как Дженет показала себя более опытной.
— Она хочет показать мне, что в их семье тоже имелась паршивая овца. Большинство людей считают подобные факты семейной истории довольно забавными. Джимми была содержанкой, а этот Джозеф — викторианским бандитом. Только Лауру Кимбелл это не забавляет. Дженет хочет продемонстрировать широту своих взглядов — в сравнении с матерью. Кроме того, Джозеф ей почти не родственник.
— Он вообще ей не родственник, если ты прав, и отцом ее бабушки был Генри.
Я прошу ее рассказать, что, по ее мнению, за всем этим кроется, и Джуд несколько секунд молчит. Потом говорит вещи, не очень лестные для Генри.
— А разве есть другое объяснение, кроме того, что Нантер впутал Джозефа в это дело? Нанял его? Может, Джозеф был кем-то вроде грабителя по найму, и Генри заплатил ему, чтобы он напал на старину Сэмюэла на улице и ударил, но не слишком сильно. Затем появился благородный рыцарь Генри и спас жертву Джозефа.
— Думаю, так все и было.
— Однако, — говорит Джуд, разыгрывая адвоката дьявола, — можно взглянуть на это с другой стороны и сказать, что Генри невинен. Он встретился с Джозефом Эдвардом Хейфордом Брюэром потому, что тот напал на Сэмюэла. Может, Генри был одним из тех викторианских филантропов, которые посещали тюрьмы; он разыскал Брюэра именно там, познакомился с ним и его семьей, встретил Лена Доусона…
— Только у нас нет никаких свидетельств того, что Генри посещал тюрьмы, — возражаю я. — И множество свидетельств обратного. В одном из писем Коучу Генри разразился длинной обличительной речью относительно обращения с заключенными. По его мнению, это обращение слишком мягкое. А посетителей тюрем он считает заблуждающимися. На его взгляд, преступники любого рода должны подвергаться еще большему остракизму.