24-летний Савинков говорит ему, что хочет принимать участие в терроре, потому что считает его самой важной частью революционной борьбы. Гоц предлагает Савинкову пожить в Женеве и подождать: Боевая организация после ареста Гершуни разгромлена, никакой террористической деятельности эсеры не ведут.

Савинков снимает квартиру в Женеве и терпеливо ждет несколько месяцев, изредка его навещает Бабушка, тоже переехавшая за границу. И вот, наконец, в августе 1903 года к нему приходит «человек лет тридцати трех, очень полный, с широким, равнодушным, точно налитым камнем, лицом, с большими карими глазами». Это Евгений Филиппович Азеф.

«Он протянул мне руку, сел и сказал, лениво роняя слова: "Мне сказали, вы хотите работать в терроре? Почему именно в терроре?"» – вспоминает Савинков.

Савинков рассказывает Азефу, что считает важнейшей задачей убийство министра внутренних дел Плеве. После первого свидания Азеф регулярно заходит к Савинкову, задает ему много вопросов, но сам молчит. Несколько месяцев спустя он дает ему команду возвращаться в Россию.

Именно Азеф разрабатывает план покушения на Плеве, который принципиально отличается от всех прежних операций Гершуни. Бойцы Гершуни, как правило, стреляли в своих жертв – и часто промахивались. Азеф решает действовать наверняка и использовать только взрывчатку, а от убийц-одиночек переходит к формированию сложных групп, которые тщательно выслеживают своих жертв. Фактически Азеф перенимает схему работы полиции, применяемую Плеве и Зубатовым, с ее тайными агентами и наружным наблюдением.

План состоит в следующем: известно, что Плеве живет в здании департамента полиции (Фонтанка, 16) и еженедельно ездит с докладом к царю, в Зимний дворец, Царское Село или Петергоф, в зависимости от времени года. Так как убить Плеве дома, очевидно, труднее, чем на улице, решено установить за ним постоянное наблюдение, чтобы вычислить, во сколько Плеве обычно выезжает и какими маршрутами ездит. После этого предполагается взорвать карету министра на улице бомбой. К слежке за министром привлекается несколько человек: один покупает пролетку и лошадь и устраивается в Петербурге легковым извозчиком, другой получает патент на продажу вразнос табачных изделий, чтобы продавать папиросы. Савинков становится руководителем группы.

Участники Боевой организации собираются в Петербурге. Но подготовка затягивается. Сначала исчезает Азеф – пообещав приехать из-за границы в течение нескольких дней, он не появляется больше месяца. Потом Савинков замечает слежку, вновь бежит за границу, ищет там Азефа. Встречаются Савинков и Азеф в Москве несколько месяцев спустя. Вот как описывает Савинков их встречу:

«– Как вы смели уехать из Петербурга?

Я отвечал, что уехал потому, что не было от него известий, и еще потому, что мой паспорт был установлен полицией.

Он нахмурился и сказал:

– Вы все-таки не имели права уехать.

– А вы имели право, сказав, что приедете через три дня, оставаться за границей месяц и больше?

Он молчал!

– Я был занят за границей делами.

– Мне все равно чем, но вы нас бросили в Петербурге.

Он молчал еще.

– Ваша обязанность была ждать меня и следить за Плеве. Вы следили?

Я рассказал ему то, что мы узнали о Плеве.

– Это очень немного. Извольте ехать назад в Петербург».

Первая попытка убить Плеве, 18 марта 1904 года, оказывается неудачной. Карету министра поджидают одновременно три террориста. Но никто не успевает бросить бомбу в тот момент, когда карета проезжает мимо.

Участники Боевой организации разъезжаются из Петербурга и начинают готовиться ко второй попытке, постоянно переезжая из одного города в другой, чтобы запутать следы. Савинков уезжает в Киев и там узнает, что член Боевой организации Алексей Покотилов подорвался в своем гостиничном номере. Ночью, собирая бомбу, он нечаянно разбил колбу с зажигательной смесью. Боевая организация лишается трех четвертей своего запаса взрывчатки, так что оставшегося хватит только на одну бомбу.

К этому моменту Азеф уже несколько недель не выходит на связь. Савинков уверен, что его арестовали, и решает бросить затею с покушением на Плеве – сделать это с одной бомбой невозможно, уверен он, – и вместо этого надо попробовать убить бывшего петербургского градоначальника, а теперь киевского генерал-губернатора Клейгельса, виновника «битвы у Казанского собора» 1901 года.

И тут к Савинкову неожиданно приходит Азеф. Он, как обычно, взбешен: «Что вы затеяли? К чему это покушение на Клейгельса? И почему вы не в Петербурге? Какое право имеете вы своей властью изменять решения центрального комитета?»

Савинков оправдывается, говоря, что Боевая организация молчит уже год, с ареста Гершуни, правительство считает ее разбитой, и если в партии нет сил для центрального террора, то необходимо делать, по крайней мере, террор местный, как его делал Гершуни в Харькове и Уфе. «Что вы мне говорите? – горячится Азеф. – Как нет сил для убийства Плеве? Смерть Покотилова? Но вы должны быть готовы ко всяким несчастиям. Вы должны быть готовы к гибели всей организации до последнего человека. Что вас смущает? Если нет людей – их нужно найти. Если нет динамита, его необходимо сделать. Но бросать дело нельзя никогда. Плеве во всяком случае будет убит. Если мы его не убьем – его не убьет никто».

Савинков возвращается в Петербург. Теперь он играет роль богатого англичанина, революционерка из Киева, 25-летняя еврейка Дора Бриллиант, изображает его жену, 25-летний эсер Егор Сазонов – лакея. Одноклассник Савинкова, 27-летний Иван Каляев, и еще несколько человек изображают извозчиков и торговцев папиросами. Все члены Боевой организации свято верят в то, что делают благое дело.

«Молчаливая, скромная и застенчивая Дора жила только одним – своей верой в террор, – вспоминает Савинков. – Любя революцию, мучаясь ее неудачами, признавая необходимость убийства Плеве, она вместе с тем боялась этого убийства. Она не могла примириться с кровью, ей было легче умереть, чем убить. И все-таки ее неизменная просьба была – дать ей бомбу… Она считала своим долгом переступить тот порог, где начинается непосредственное участие в деле: террор для нее, как и для Каляева, окрашивался прежде всею той жертвой, которую приносит террорист. Эта дисгармония между сознанием и чувством глубоко женственной чертой ложилась на ее характер. Вопросы программы ее не интересовали».

А вот воспоминания Савинкова о своем друге Каляеве: «Каляев любил революцию так глубоко и нежно, как любят ее только те, кто отдает за нее жизнь. Но, прирожденный поэт, он любил искусство. Когда не было революционных совещаний, он подолгу и с увлечением говорил о литературе… Имена Брюсова, Бальмонта, Блока, чуждые тогда революционерам, были для него родными. Он не мог понять ни равнодушия к их литературным исканиям, ни тем менее отрицательного к ним отношения: для него они были революционерами в искусстве… К террору он пришел своим особенным, оригинальным путем и видел в нем не только наилучшую форму политической борьбы, но и моральную, быть может, религиозную жертву».