сердца в унисон одно другому, почему они действуют по одному и тому же плану и заявляют одни и те же требования? Ответ можно найти только в одном и том же настроении и в одной и той же идее, связавшей этих лиц путем убеждения, но она для многих лиц в таких сборищах, без сомнения, является внушенной идеей. И когда подобное сборище уже сформировалось, когда оно объединилось под влиянием одного общего психического импульса, тогда в дальнейших его действиях главнейшая руководящая роль уже выпадает на долю внушения и взаимовнушения.

Особая внушаемость толпы уже давно привлекала внимание наблюдателей. В этом отношении некоторые авторы придают большое значение ограничению произвольной деятельности. По Сидису, «если что дает нам яркое сознание нашей индивидуальности, то это наверное наши произвольные движения. Мы можем сказать, что индивидуальное растет и расширяется с увеличением разнообразия и интенсивности его произвольной деятельности; и обратно, с уменьшением разнообразия и интенсивности произвольных движений жизнь индивидуального „я“ упадает, сокращается.

Соответственно этому мы находим, что ограничение произвольных движений чрезвычайно важно для внушаемости вообще, и оно тем важнее, что может вызвать на деле сужение поля сознания с последующими условиями – все это благоприятствует внушаемости.

Нигде, кроме, быть может, только одиночного заключения, произвольные движения людей так не ограничены, как в толпе, и чем толпа больше, тем больше это ограничение, тем ниже падает индивидуальное „я“. Сила личности обратно пропорциональна числу соединенных людей. Этот закон верен не только для толпы, но для высокоорганизованных масс. В больших социальных организмах появляются обыкновенно только очень мелкие личности. Не в древнем Египте, Вавилоне, Ассирии, Персии следует искать великих людей, но в маленьких общинах древней Греции и Иудеи».

Нечего говорить, что последнее положение автора отличается большою условностью; но, не касаясь его, нельзя не признать, что объяснение автора особой внушаемости толпы ограничением произвольных движений отличается большою туманностью. Автор сам указывает на ограниченность произвольных движений в одиночном заключении, но никто еще не доказал, что при одиночном заключении внушаемость нарастает в более или менее значительной степени. Вообще я не думаю, чтобы ограничение произвольных движений непосредственно обусловливало сужение сознания и тем способствовало большей внушаемости. По крайней мере, к такому заключению нет достаточных оснований.

Но ограничение волевых движений, по нашему мнению, имеет значение в другом направлении. Оно позволяет сосредоточить все активное внимание на известном предмете. В этом отношении активное внимание, как волевой акт, стоит в обратном отношении к другим волевым или произвольным движениям. Когда производится ряд волевых движений, об активном внимании не может быть и речи. С ограничением или прекращением произвольных движений является возможность сосредотачивать активное внимание на том или другом предмете, но такое сосредоточение активного внимания, как известно, легко ведет к его утомлению, а с этим вместе и наступает благоприятная почва для внушаемости, то есть для введения идей и чувствований при отсутствии активного внимания в общую сферу сознания.

Когда мы хотим гипнотизировать, мы поступаем таким же точно образом. Первоначально мы ограничиваем произвольные движения, требуем, чтобы человек сидел спокойно и не говорил ни слова; затем мы требуем, чтобы он сосредоточил свое внимание на фиксируемом предмете, на глазах гипнотизера, на идее о сне и пр. – все равно, на чем бы то ни было, лишь бы это сосредоточение было возможно полным, что легко достигается при ограничении произвольных движений. Но как всякий волевой акт, так и сосредоточение внимания не может быть продолжительным. Вскоре наступает утомление, внимание постепенно ослабевает, а вместе с ним исчезают все проявления личности.

То же происходит и в толпе. При ограничении произвольных движений все внимание устремляется на слова оратора, наступает та страшная гробовая тишина, которая страшит всякого наблюдателя, когда каждое слово звучит в устах каждого из толпы, производя могучее влияние на его сознание. При этом внимание постепенно утомляется и наступает период, когда открывается обширное поле для внушения. Спокойная толпа становится толпой возбужденной, и здесь достаточно бросить одно недостаточно взвешенное слово, чтобы оно сделалось искрой, приводящей к огромному пожару.

Этому благоприятствует в особенности то обстоятельство, что в возбужденной толпе имеются все условия, благоприятствующие общему взаимовнушению, вследствие чего внушение, проникшее в сознание нескольких лиц, вскоре благодаря взаимовнушению становится общим достоянием толпы.

Почему толпа движется, не зная препятствий, по одному мановению руки своего вожака, почему она издает одни и те же клики, почему действует в одном направлении, как по команде?

Этот вопрос занимал умы многих авторов, вызывая довольно разноречивые ответы. Достаточно упомянуть здесь о работах Сигеле, Лебона, Тарда, Жане и др. Некоторые признают даже существование как бы особой коллективной души. Но было бы излишне входить здесь в какие-либо подробности по этому поводу. Достаточно заметить, что, как бы мы ни смотрели на вопросы, относящиеся до коллективной души и до особых «психических волн», распространяющихся на массу лиц одновременно и способных при известных условиях даже к обратному отражению, не может подлежать никакому сомнению, что в основе всего лежит могущественное действие в толпе взаимного внушения, которое возбуждает у отдельных членов толпы одни и те же чувства, поддерживает одно и то же настроение, укрепляет объединяющую их мысль и поднимает активность отдельных членов до необычайной степени.

Благодаря этому взаимовнушению отдельные лица как бы наэлектризовываются, и те чувства, которые испытывают отдельные лица, нарастают до необычайной степени напряжения, делая толпу существом могучим, сила которого растет вместе с возвышением чувств отдельных ее членов. Только этим путем, путем взаимовнушения, находящего благоприятную почву в общем состоянии народных масс, можно себе объяснить успех тех знаменательных исторических событий, когда нестройные толпы народа, воодушевленные одной общей идеей, заставляли уступать хорошо вооруженные и дисциплинированные войска, действовавшие без достаточного воодушевления.

В позднейшее время вопрос этот служил предметом обсуждения на V конгрессе по криминальной антропологии в Амстердаме. Докладчиками явились д-ра Джелгерсма (Quelques observations sur la psychologie des foules) и Сигеле (Le crime collectif). Оба докладчика пришли приблизительно к тем же выводам. Д-р Джелгерсма высказался в том смысле, что в толпе чувство преобладает над разумом, замечается отсутствие анализа и скорый переход от побуждения к действию. Легковерие толпы, ее впечатлительность, нетерпеливость и абсолютизм объясняются моноидеизмом толпы, так как чувства одного непосредственно передаются другим благодаря «психической заразительности». Таким образом, дело сводится к простым законам психологии, примененным к толпе. Сигеле высказался, что в действиях толпы выдающееся значение получает внушение, благодаря которому слово или жест