с моей любимой яблони: низенькой и горбатой, в глубине сада.

– Ты меня для этого вызывала? – повторил Лукас, кладя яблоко на колено так, чтобы оно держалось в равновесии.

Эма снова ушла от ответа.

– Как ты, оправился от той ночи? – спросила она. – Веревка, ты подумай… А если, не дай бог, ты бы там и остался…

На ее прекрасном высоком лбу появилась складка. Она долго разглядывала Лукаса, явно колеблясь.

– Ты ведь меня не просто так позвала, Эма? – улыбнулся он.

– Да.

Она выпрямилась в кресле, но ничего не прибавила.

– Итак?..

– Да. Я, в общем, подумала… Знаю, ты сильно занят…

– Все равно скажи.

– Я очень скучаю по Мириам.

Голос ее дрогнул. Лукас почувствовал, как вдруг и сам ослаб. В кои-то веки она не прятала свою слабость, а он не знал, как ей помочь. Лакричные пилюли здесь бессильны.

– Раньше, Лукас, давным-давно… – вновь заговорила она тихо, – когда что-то ныло на душе вот так, было одно средство, только одно, которое мне помогало.

– Какое?

– Музыка.

Музыка, ну конечно. Талантливый гитарист как никто другой знал, до чего это чудесное лекарство. Хоть у его отца она и разрослась в недуг.

– Когда скажешь, – ответил он не раздумывая.

– В общем-то, когда ты сможешь, Лукас. Вот только я подумала еще – и, боюсь, это все осложнит…

Эма подняла на него умоляющий взгляд, заранее зная, что он будет не в восторге от ее предложения.

– …Я подумала, что в том же нуждается и весь наш двор.

Лукас отшатнулся, будто ему влепили оплеуху.

– Ты хочешь… концерт?

– Пойми меня правильно, Лукас. Все наши артисты гастролируют за морями. Уже много месяцев не было ни одного концерта. Да и будь у меня здесь, под рукой, целый камерный оркестр, это было бы не то, совсем не то. Всем нужна душа. Всем нужно путешествие.

Лукас, белый как снег, мотал головой. Он цепенел уже от одного слова «концерт». Играть на нижней палубе – это можно, у походного костра – тоже сойдет. Но в Зале, со Сценой, Партером, Балконом и Ложами… Нет и нет. И думать нечего.

– Я не могу.

– Прошу тебя.

– Исключено.

– Ты ведь любишь лечить других…

– Точно нет и нет.

Эма никогда еще не видела его таким бледным. Она знала, что он уже очень давно не выступал на публике, но такая реакция поразила ее.

– Ладно, Лукас. Забудем. Плохая мысль.

Эти слова только сильнее его взволновали. Он думал, ради Эмы – он может всё что угодно. Оказалось, нет.

– Очень плохая. Простишь меня, Лукас? Больше об этом ни слова.

Вернувшись к себе в больницу, доктор проглотил пригоршню лакричных пилюль. Разумеется, без толку.

У Лисандра, в отличие от Лукаса, наконец-то выдался нормальный день, без малейшего вмешательства Батиста с Флорианом. Учитель накричал на него из-за того, что он оставил жилетку в конюшне, но ограничился тем, что хлопнул указкой по его парте. Лисандр все вынес стоически. Вычесав с утра Эпиналя, он обыскался жилетки повсюду, так что в итоге пришлось выбирать: прийти с опозданием или в неполной форме. Он выбрал меньшее из двух зол.

Выйдя из школы, он сразу заметил на другом конце двора Феликса, который делал вид, что случайно заговорился с Сабиной о парче, а сам вертел огромной курчавой головой во все стороны. Он выкидывал этот номер через день. Лисандр прошел мимо не взглянув на него, но штурман, продолжая болтать, выставил руку.

– Хоть поздоровайся со мной. И скажи, куда пойдешь.

Работа его становилась все невозможнее.

– К себе в комнату, соколят проведать.

– Прекрасно.

– Иди за мной на расстоянии.

– Слушаю, сударь.

Феликс выждал, пока Лисандр удалится, не спуская с него глаз. Затем, убедив Сабину, что розовый однозначно ее цвет и поцеловав ее в щеку, пошел следом, выдерживая дистанцию. Но, уже поднимаясь по лестнице, почувствовал неладное. Он услышал, как соколята испуганно пищат, а Лисандр – ругается.

Ускорив шаг, Феликс вошел в его комнату как раз вовремя, чтобы заметить, как на фоне пасмурного неба нарастает темная тень. Сумерка. Она рвалась к своим малышам, разгоняясь и врезаясь налету в закрытое окно. Почему оно было закрыто? Лисандр пытался его открыть, но старая щеколда не поддавалась. Сумерка ударилась в стекло пятый раз. Последний. Она соскользнула вниз, оставив на окне влажный след.

Два треснувших стекла упали к ногам Лисандра, третье он выбил сам и выдернул наконец щеколду. Он перемахнул через подоконник и, соскользнув по виноградной лозе вниз, стал искать Сумерку на клумбе. Она превратилась в мокрый ком сломанных перьев, на голове виднелся длинный порез. Пронзительный взгляд ее ониксовых глаз обвинял Лисандра в немыслимом преступлении.

Но Сумерка обвиняла невиновного. С самого рождения соколят Лисандр ни разу не закрыл окно. Ни разу.

Черт бы побрал этого Батиста.

Весь вечер Лисандр выхаживал пустельгу и пережевывал мясо, вымоченное в козьем молоке, чтобы накормить ее соколят. Он, почти никогда не улыбавшийся, теперь расплывался в дурацкой улыбке, стараясь их приободрить. Сперва они пугались его пальцев, но потом наелись досыта. С каждым проглоченным ими кусочком на душе у Лисандра становилось легче. Уже стемнело, когда он заметил на спинке стула аккуратно сложенную жилетку, которую он так долго искал. Выходит, о нем кто-то подумал.

33

– Ага! Ты! – вскричала Эсме, подскакивая к стойлу Зодиака.

Третий день она то и дело наведывалась в конюшню, надеясь застать врасплох обрезальщика хвостов. На этот раз, в самую рань, там оказалась Эмилия: от испуга она вжалась в угол.

– Попалась, значит. Ох, я тебе покажу!

Она схватила ее за пышный рукав и протолкнула между вязанок сена к Габриэлю, следившему, как жеребенок сосет молоко.

– Бросай младенца, Габриэль. Глянь лучше на свою прекрасную взрослую дочку.

– И что тебя удивляет, Эсмеральда? Она мне каждое утро помогать приходит.

– В чем помогать?

– Ответь ей, Эмилия.

– Я меняю солому, – прошептала школьница еле слышно.

– Ах, солому меняешь? – подхватила Эсме, вне себя. – С мешком-то за спиной, ну-ну!

– Это чтобы быстрее, – оправдывалась Эмилия, краснея.

– А ну-ка покажи, что у тебя в сумке. Давай-давай, живо!

Эсме выхватила у нее сумку и высыпала содержимое на пол. Перо спикировало острием вниз, чернильница разбилась, огромные портняжные ножницы воткнулись в щель между досок.

– Да отвяжись от нее, посыльная! – рассердился Габриэль. – Она из-за тебя в школу опоздает, да еще без чернильницы придет. Чернильница с тебя, имей в виду, я не стану…

Но Эсме помахала ножницами.

– Ну а это ей зачем? Штаны мальчишкам укорачивать или лошадей стричь?

Габриэль повернулся к дочери и тоже ждал ответа. Он ни секунды не сомневался в ее честности, но