пылью да бурой грязью, и жрет теперь местных девок одну за одной? Как это может существовать одновременно со стендапом на ТНТ, с салатом «Витаминный» за семьдесят рублей, с автобусами на Москву и из Москвы, в которых люди стараются не смотреть в окна, пока проезжают по всей их сраной Смоленской области, состоящей из кривых берез и покосившихся крестов, вечнозеленых елок да вечноржавых остановок? Как люди могут проезжать мимо всего этого, а потом приходить домой, снимать обувь, мыть руки – и садиться за стол с борщом на столе и сметанкой в борще? Почему в здешних школах не объясняют, что после девятого придется идти или на вахту, или на трассу? Выход один – рожать как можно раньше, рожать как не из себя, рожать раз в два года, а лучше – раз в год, и лучше от москвича, чтобы Собянин че-то там докинул, или от чечена, чтобы Кадыров, а лучше – от московского чечена, чтобы оба занесли. А жизнь – она для других, для тех, кому повезло родиться рядом с метро, в шаговой доступности от школы билингв и эпплстора, в городе с набережными и «Старбаксами», где на дорогах вместо коров пропускают электросамокаты, где из окна видна строящаяся кальянная с летней верандой, а не недостроенный с девяностых завод с прорастающими сквозь порванную временем крышу деревьями.

Обида, огромная и беспросветная обида на весь мир заполнила ее всю, выплеснулась из глаз в раковину, залила ту доверху, а потом и всю туалетную комнату, вытекла за пределы кафе – и заструилась дальше и дальше, до самого дома, где Лариску не ждали, и до самой школы, где ее так и не выучили. Через какое-то время все прошло, как и появилось – схлынуло и отступило во тьму черепной коробки или, может, грудной клетки – было уже не разобрать, да и не очень-то и хотелось. Лариска вытерла покрасневшие глаза, высморкалась – и, вытащив из внутреннего кармана косметичку, быстро подвела глаза. Отражение в зеркале сразу стало старше на несколько лет – то ли из-за глаз, то ли из-за выражения скорбной усталой решимости.

Когда она вышла, то увидела какую-то женщину, сидящую на ее месте и поедающую ее картошку. Лариска на секунду замерла, а потом решительно подошла к столу.

– Эй, ты чего это мою картошку ешь? – спросила она. – Не охерела?

– Тише, тише. – Валька посмотрела на нее снизу вверх, но потом улыбнулась. – Это Горилка. Приятельница наша давняя. Она возвернет.

– Все равно – без разрешения.

– Ты извини, подруг. – Женщина, лет за сорок и крайне худая, вытерла губы салфеткой. – Моя другая тетка в фуру полезла, а я вот пока не пригодилась. Увидела вас – решила добежать, поздоровкаться. Меня ж мой без денег высаживает, боится, что нахерачусь здеся заранее, а потом учудю чего-нить. Поэтому так и выходит – сначала клиент, хоть бы и один, а потом уж завтрак.

– Ты бы хоть накрасилась, что ли. – Дианка уже закончила есть и теперь заливала самогон в стакан с остатками яблочного сока. – А то на мужика похожа.

– А некоторым того и надо, – подмигнула Горилка. – Чай не эскорт. Схавают. Некоторые даже глаз от трассы не отрывают – километра четыре, и все, тормоз в пол, спрыгивай да сплевывай в кювет.

– Можно мне? – спросила Лариска и, не дожидаясь ответа, протянула руку, взяла стакан с самогоном и яблочным соком – и выпила весь. – Ух ты! А вкусно! – Она легонько кашлянула. – Давайте уже пойдем, а? А то я не могу больше вас слушать. Орать от вас хочется, еще одна охерительная история – и я пешком до дома пойду на каблуках, я серьезно. Тошно от кафе вашего и от погоды тоже этой, ну?

На улице опять бухнул далекий взрыв, сразу же засигналили автомобили – сначала далеко, потом совсем рядом – и вдруг яростно и громко заревела фура, и все ревела и ревела, удаляясь к Москве.

– Что за дерьмо? – Горилка вскочила на ноги. – Не сбили там никого? А ну пойдем все вместе выскочим, а?

– Пойдем. – Валька, а вслед за ней и Дианка поднялись на ноги. – Мадина, тут посиди. Если что – с вахты едем, поняла?

– Поняла, – кивнула Мадина, потом посмотрела на двух ребят в углу и немного нервно добавила: – Но вы только недолго, хорошо?

Они вышли на улицу вчетвером – Валька впереди, за ней Горилка с Дианкой и в самом конце – уже успевшая захмелеть Лариска. Первое, что бросилось в глаза, – темнота. Пока они ели – совсем уж стемнело, да так, что если б не пара фонарей у надземника – то хоть глаз выколи. Еще один небольшой фонарь освещал грязный снег на кафешной парковке и подмерзающие на асфальте лужи.

– Смотри, вон стоит кто-то, – Диана махнула рукой в сторону Москвы, и все повернули головы. – Видите, машет чего-то?

На дороге и правда замер жигуленок с приоткрытой дверью, а рядом с ним размахивал руками и что-то громко говорил человеку в салоне какой-то мужик.

– Чего ты там? Сбил кого? – заорала Горилка, шагнув в сторону автомобиля. – Если сбил – то жопа тебе! Тут камеры!

Человек обернулся к ним, затем вновь указал на кафе и закричал. Ветер донес одно слово:

– Медве-е-едь!

– Ну да, медведь! – крикнула Горилка. – И че? Он тут уже сколько! Ты кого там сбил?

Но мужчина повернулся вдруг, запрыгнул в машину – и она неспешно тронулась в горку, тяжело набирая скорость.

– Какой еще медведь? – испуганно спросила Лариска.

– А ты название-то видела? – Диана ткнула пальцем вверх. – Вон там – что написано?

– Кафе «Берлога», – прочла Лариса, сощурив глаза на вывеску. – Это что значит?

– А сама-то как думаешь? – ухмыльнулась Горилка.

– Там клетка за кафешкой, в ней медведица, – коротко бросила Валька. – Хорош ей мозги пылесосить. Иди ей лучше морса с водкой купи, ты ей должна. У девки первый день. Давай, давай, чеши. – Она подтолкнула старую проститутку к кафе. – Нам потрепаться нужно!

– Прямо здесь? Живая медведица? – удивилась Лариска. – А где?

– Говорю же – в клетке, за кафешкой. Не ссы, не вырвется. Короче, дело такое, – сказала она хмуро, когда Горилка зашла внутрь. – Здесь теперь смотрящий новый, надо платить по три кэса за ночь. Но смотрящий никчемный, муж Горилкин, звать Андрестом. Он шестеркой рифатовской был, а теперь вот вроде приподнялся, но все равно остался галимой чепухой. У него всего две девки здесь – жена евойная и еще одна, Шпалой кличут. Если подъедет кто по этому поводу – дуру корчите, поняли? Мол