Я закрыл глаза рукой.

Наконец, настал момент, когда я подумал, что вечеринка выйдет из-под контроля, когда я стал гадать, не потребуется ли нам на самом деле вызывать полицию. Я оглядел гостиную и заметил Джакуа, сидящего около своей жены и поедающего глазами Китами. Я знал, что во время войны Джакуа был летчиком-истребителем и что его ведомого, одного из ближайших друзей, сбил японский «Зеро». Джакуа с женой назвали своего первенца именем погибшего друга, и я внезапно пожалел, что рассказал Джакуа о предательской папке Китами. Я почувствовал, как что-то закипает внутри Джакуа, поднимается к горлу, и понял, что юрист, лучший друг и сосед Бауэрмана может реально встать, пересечь гостиную и вмазать Китами в челюсть.

Единственный человек, который, похоже, прекрасно, безо всяких осложнений, проводил вечер, был Китами. Сердитый Китами, метавший громы и молнии в банке, исчез. Исчез Китами, ругавший меня в офисе. Болтающий, смеющийся, хлопающий себя по коленке, он выглядел таким очаровашкой, что я задался вопросом, а как бы все повернулось, если бы я угостил его майтай перед тем, как везти в «Первый национальный».

Был поздний вечер, когда он заметил что-то в противоположном углу гостиной гитару. Она принадлежала одному из трех сыновей Бауэрмана. Китами подошел к ней, взял в руки и стал перебирать струны. Затем провел по ним ладонью. Он поднялся с ней по нескольким ступенькам, ведущим из гостиной, расположенной на более низком уровне, в столовую, и, расположившись на самой верхней ступеньке, стал играть. И петь.

Все головы повернулись в его сторону, разговоры утихли. Это было что-то похожее на народную песню в стиле кантри и вестерн, но Китами исполнял ее как традиционную японскую народную песню. Его голос звучал как голос Бака Оуэнса под аккомпанемент японской арфы кото. Затем, без всякого сэгуэ, он переключился на O Sole Mio. Помню, как я задавался вопросом, действительно ли он поет O Sole Mio?

Он запел ее громче. O sole mio, sta ‘nfronte a te! O sole, o sole mio, sta ‘nfronte a te!

Японский бизнесмен, играющий на западной гитаре, поющий итальянскую балладу голосом ирландского тенора. Это было сюрреалистично, запредельно сюрреалистично, и конца этому не было. Никогда не знал, что существует так много версий O Sole Mio. Никогда не думал, что полная комната энергичных, непоседливых орегонцев способна так тихо, неподвижно и долго сидеть. Когда он отставил гитару в сторону, все мы попытались не встречаться друг с другом глазами, устроив ему овацию. Я продолжал аплодировать ему, и в этом был смысл. Для Китами этот визит в США — посещение банка, встречи со мной, ужин с Бауэрманами — не имел отношения к «Блю Риббон». И к «Оницуке» тоже не имел. Как и все остальное, это касалось одного Китами.

Китами выехал из Портленда на следующий день со своей не такой уж секретной миссией — турне по Америке под названием «Дать от ворот поворот компании «Блю Риббон». Я вновь поинтересовался у него, куда именно он направляется, и он опять не ответил. «Йой таби дэ аримас йо ни», — сказал я. Безопасного путешествия.

Незадолго перед этим я направил заявку Хэйесу, моему бывшему боссу в «Прайс Уотерхаус», оказать «Блю Риббон» некоторые консультационные услуги, и теперь я советовался с ним, пытаясь определиться, каким должен быть мой следующий ход до возвращения Китами. Мы пришли к заключению, что лучше всего сохранить мир, постараться убедить Китами не покидать нас, не бросать нас. Как ни зол и задет я ни был, мне следовало признать, что без «Оницуки» «Блю Риббон» пропадет. Мне надо было, сказал Хэйес, оставаться рядом со злом, которое я знал, и заставить его оставаться со злом, которое знал он.

В конце той же недели, когда зло вернулось, я пригласил его еще раз посетить Тигард перед отлетом на родину. Вновь я попытался быть выше всего этого. Я привел его в конференц-зал и, расположившись с Вуделлем с одной стороны стола и посадив Китами с его помощником Ивано на другой, изобразил большую улыбку на лице и сказал, что, надеюсь, он получил удовольствие от посещения нашей страны. Однако он вновь сказал, что разочарован показателями работы «Блю Риббон». Но на этот раз, тем не менее, сказал он, у него имеется решение.

«Выкладывайте», — сказал я.

«Продайте нам свою компанию».

Он произнес это очень мягким голосом. Мне пришла в голову мысль, что самые жесткие вещи, о которых приходится слышать на протяжении нашей жизни, произносятся мягким голосом. «Прошу прощения?» — переспросил я.

«Оницука компани лимитед» купит контрольный пакет акций «Блю Риббон», пятьдесят один процент. Это лучшее предложение для вашей компании. И для вас. Было бы разумно принять его».

Поглощение. Враждебное долбаное поглощение. Я посмотрел на потолок. «Ты, должно быть, шутишь», — подумал я. Из всех высокомерных, коварных, неблагодарных, запугивающих тварей… — «А если мы не продадим?»

«У нас не будет выбора, как только назначить вышестоящих дистрибьюторов». «Вышестоящих. Ага. Ясно. И как насчет нашего письменного соглашения?»

Он пожал плечами: «С соглашениями покончено».

Я не мог позволить своему разуму прибегнуть к тем действиям, к которым он стремился. Не мог я сказать Китами того, что я о нем думаю или куда ему засунуть его предложение, потому что Хэйес был прав: мне этот человек все еще был нужен. У меня не было поддержки, не было плана «Б», не было стратегии выхода. Если я собирался спасти «Блю Риббон», я должен был делать это медленно, согласно собственному графику, с тем чтобы не нервировать клиентов и розничных торговцев. Мне требовалось время, а потому мне нужно было, чтобы «Оницука» продолжала направлять мне партии обуви как можно дольше.

«Ну, — сказал я, стараясь контролировать свой голос, — у меня, разумеется, есть партнер. Тренер Бауэрман. Мне придется обсудить с ним ваше предложение». Я был уверен, что Китами видит насквозь эту любительскую уловку. Но он поднялся, подтянул брюки и улыбнулся: «Переговорите с доктором Бауэрманом. И потом свяжитесь со мной».

Я хотел ударить его. Вместо этого я пожал ему руку. Он с Ивано вышел. В неожиданно опустевшем без Китано конференц-зале мы с Вуделлем уставились на фактуру поверхности стола, ощутив, как мертвая тишина обволакивает нас.

Я выслал свой бюджет и прогноз на предстоящий год в адрес «Первого национального» вместе со своим стандартным запросом о кредите. Я хотел отправить и записку с извинениями, прося прощения за дебош, устроенный Китами, но я знал, что Уайт забьет на это. Кроме того, я знал, что Уоллеса в банке не было. Спустя несколько дней после того, как Уайт получил мой бюджет и прогноз, он предложил мне приехать, он был готов все обговорить.

Я и двух секунд не просидел на жестком пластмассовом стуле напротив его стола, как он выложил новость: «Фил, я боюсь, «Первый национальный» далее не сможет вести бизнес с «Блю Риббон». Больше мы не будем выдавать аккредитивов по вашему поручению. Мы оплатим — тем, что еще осталось на вашем счету, — ваши последние остающиеся партии обуви по мере их поступления, но, когда будет произведен последний расчет, наши отношения прекратятся».