стараясь отразить в музыке определенный смысловой посыл… Если в определенных сценах понадобится процитировать Чайковского, я не стану возражать и поищу новые музыкальные решения, но не следует указывать мне, что именно делать.

– Это был единственный раз, когда тебе пришлось выслушать подобное требование?

– От Могерини да, и с тех пор мы больше не общались. Но похожие недопонимания возникали у меня и с братьями Тавиани.

Первой нашей совместной работой был фильм «Аллонзанфан». Прийти к компромиссу оказалось очень нелегко. Уже при первой встрече они стали диктовать мне, как и что я должен писать…

Позже, когда мы работали над картиной «Луг», они потребовали, чтобы я избавился от выбранной мною тональности. Ничего из ряда вон выходящего в подобном требовании не было, но мне как будто подрезали крылья, ведь самое большое счастье музыканта – идти по собственному, пусть и рискованному творческому пути, сопряженному с великой ответственностью.

Сегодня и Паоло, и Витторио стали моими близкими друзьями. Я высоко ценю фильмы Тавиани, но их требования к композитору мне не по душе, поэтому я перестал с ними сотрудничать. Братья Тавиани разбираются в музыке гораздо лучше большинства режиссеров, но иногда они впадают в крайности, забывая, что композитор не является их слепым орудием. Я ни от кого не потерплю таких требований: я уже рассказывал тебе о Пазолини… Режиссер может просить, но не приказывать!

– Тавиани – заслуженные режиссеры, но в своих запросах они зашли слишком далеко…

– Подобное поведение для меня неприемлемо. По той же причине я больше не сотрудничаю с Франко Дзеффирелли, хотя он прекрасный режиссер.

– Ты написал сопровождение к фильму Дзеффирелли «Гамлет».

– Прежде чем пригласить меня, Дзеффирелли начал работать с Ортолани, но им не удалось прийти к взаимопониманию. Я приехал в Лондон, чтобы посмотреть фильм, замерить продолжительность сцен, к которым нужно было написать сопровождение, и обсудить свое видение с Дзеффирелли. Помню даже, что на встрече присутствовал Мел Гибсон.

Дзеффирелли сказал мне: «Эннио, я бы хотел услышать что-то нетрадиционное – музыку, создающую особую атмосферу, а не стандартную тему». «Как приятно это слышать, – ответил я. – Это прекрасная мысль!»

Тем летом я преподавал в сиенской Музыкальной академии Киджи. Я рассказал студентам, что получил предложение написать сопровождение к «Гамлету», особо отметив необычную просьбу режиссера написать атематическую музыку с элементами современного искусства. Я был на седьмом небе от счастья.

Услышав, что я написал, Дзеффирелли воскликнул: «Да в этой музыке нет темы!» «Но ты ведь сам об этом просил», – ответил я. «Первая композиция похожа на китайскую!» – не сдавался он.

Построение модальных ладов, характерное для Средневековья, – из пяти, максимум шести тонов, напомнило Дзеффирелли китайскую музыку… Он продолжал сокрушаться, что в моих композициях нет темы, так что я сказал: «Не беспокойся, Франко, я все поправлю».

Мы просидели в студии до глубокой ночи, и я написал сопровождение к монологу Гамлета. Гобоистов тоже пришлось задержать допоздна, пока мы наконец не решили, что можно записываться.

Более того, Дзеффирелли позволял себе настолько некорректные высказывания, что кое-кто из музыкантов едва не набросился на него с кулаками…

Поэтому, когда он пригласил меня работать над фильмом «Воробей», а потом и над следующей картиной, я ответил, что слишком занят.

После второго отказа он мне больше не звонил.

– Когда доверие утрачено, вернуть его очень сложно…

– Фильм вышел очень сильный, но надо сказать, что в американской версии «Гамлета» Дзеффирелли отказался от сопровождения к знаменитому монологу Гамлета «Быть или не быть…».

Пока мы замеряли продолжительность сцены, Мел Гибсон заявил Дзеффирелли что-то типа: «Франко, неужели я так плохо играю, что без музыки никак не обойтись?»

Нечто подобное сказал и Де Ниро на съемках «Однажды в Америке», но Леоне нашел способ его успокоить.

– Сколько раз ты отказывался от работы над фильмами?

– Пятьдесят на пятьдесят.

За пределами кинематографа, за пределами музыки

Наша беседа длилась на протяжении нескольких шахматных партий. Надо ли говорить, что я ни разу не победил? Наконец, мы решили сделать перерыв. Эннио встал, чтобы налить воды, и я тоже решил размять ноги. Я принялся разглядывать его просторный кабинет, и взгляд мой упал на стоящую возле загадочной резной двери крупную статуэтку. Инкрустированная деревянная фигура изображала устрашающего воина. На стене висели несколько рисунков и гобелен. Ближнюю к фортепиано стену украшала картина. Тем временем в кабинет с двумя стаканами воды вернулся Морриконе.

– Эннио, складывается впечатление, что у каждого предмета здесь – своя история…

– Ты совершенно прав, с каждым из них связаны какие-то воспоминаниями. Например, картину, которую ты сейчас разглядываешь, мы купили вместе с Элио Петри, а статуэтку воина вырезал сам Фердинандо Кодоньотто. Она выполнена в его характерном стиле и, признаюсь, всегда напоминала мне тень отца Гамлета. Несмотря на то, что воин вооружен, он представляется мне положительным персонажем.

При первом же знакомстве с Кодоньотто я обратил внимание, что каждую его скульптуру связывают общие элементы, и мне это очень понравилось. А еще меня всегда привлекала скульптура Генри Мура. Знаешь, с годами я осознал, что наибольший интерес у меня вызывают современные произведения, с авторами которых я знаком лично.

– А как ты относишься к живописи?

– Живопись – моя первая любовь, после которой я увлекся и скульптурой.

В начале шестидесятых я жил в Монтеверде в одном палаццо с Евой Фишер и приобрел множество ее картин. У меня их было настолько много, что я жил словно в картинной галерее. Многие из полотен Фишер я подарил потом своим детям.

В то время у меня была возможность наблюдать за творческим развитием многих художников, среди которых Марио Мафаи, Сальваторе Фьюме, Розетта Ачерби, Луиджи Бартолини и Серджо Вакки. Особенно мне нравилась ранняя манера Вакки, но познакомившись с ним, я решил приобрести картину «Женщина и лебедь», которая относится к более позднему периоду его творчества.

Мне сразу же подумалось, что его творческий путь схож с путем композитора, который начинает с диссонансной музыки и под конец сочиняет прекрасную гармоничную мелодию…

– Повлияло ли увлечение живописью на твою музыку?

– Честно говоря, не думаю, что здесь есть прямая связь. Настоящим ценителем картин был Гоффредо Петрасси. Анализируя его искусство, Борис Порена проводит параллели между некоторыми композициями Петрасси, в частности «Восьмым концертом для оркестра», и его любовью к живописи. Но и у меня есть любимые художники. Например, мастерски прописанные глубокие тени на картинах Каналетто часто напоминают мне о творчестве Джорджио де Кирико. Как-то я замер перед полотном Карпаччо, изображавшим распятых христиан. Меня поразила выписанность деталей. Я подумал: чтобы написать такую картину, нужно посвятить ей всю жизнь. Я чувствую, что подобная тщательность и внимание к