— Мы — что? — спросил я. — Ты не договорил. Мы…

— Мы хотим попробовать еще раз.

Для этого придурка отношения — это что-то вроде игры в волчок. Ой, не вышло, можно, я попробую еще раз? Я ничего ему не ответил, поэтому он просто сидел и говорил. Говорил о том, что вот он, мол, думал, что он гей или, возможно, хотя бы бисексуал, но что при этом он может продолжать жить со своей девушкой, и что ведь к тому же у них двое детей, и что она была права, когда сказала, что ему стоит подумать в первую очередь о них, а уже потом — о своем члене.

Дисплей!

Дисплей?

Дисплей?

Вот черт. Пора отсюда валить. Я понятия не имела, что это — разум Вольфа, хотя, наверное, мне бы следовало догадаться. Черт, черт, черт. Не могу поверить, что я вот так ворвалась в его личную жизнь. Я не должна была ничего этого знать. Я и не подозревала. О, Вольф… пожалуйста, прости меня! Куда подевалась официантка? К сожалению, я не могу смотреть по сторонам — я вижу лишь то, что видит Вольф, а он смотрит на стол. Никаких дверей. Никаких полупрозрачных картинок.

Дисплей?

Но он не появляется. Я застряла.

Теперь он встает — собирается уходить. И по-прежнему ни на кого не смотрит.

И я узнаю его чувства. Со мной было такое — сколько? — семнадцать лет назад. О боже, какой же старой я себя чувствую. Я была влюблена, безумно и невинно, в первый и единственный раз в своей жизни, в парня, который писал диссертацию в то время, как я сдавала выпускные экзамены в школе. У него были темные волосы до плеч и маленькая голубая «мини». Стоило мне увидеть ее припаркованной на стоянке у университета, как по всему телу у меня пробегала дрожь — так бывает, когда дотронешься до сердца подставного парня (или дыры в форме этого парня) в этой их игре «Операция». Потом он бросил меня, потому что я была для него слишком молода, и я целый год чуть ли не преследовала его (однажды даже оставила у него на пороге кактус очень странной формы), пока наконец не решила раз и навсегда завязать с любовью.

Вольф, впрочем, не собирается никого преследовать. Лучше он пойдет напьется. Пойдем напьемся…

Пойду напьюсь.

За окном пошел снег. Люди-бактерии на тротуаре превращают снежные хлопья в растворимую кашу — точь-в-точь такой же консистенции, как у лимонада со льдом, который готовила для нас мать Хайке, когда мы заходили к ним после уроков прямо в школьной форме. Вот только эта дрянь на улице — коричневая и грязная. Вот тебе и пожалуйста: вся жизнь выражена в одном мгновении. Начинаешь с чистого льда в стакане с лимонадом, а заканчиваешь вот таким вот дерьмовым месивом. Вот чем ты стал. И я хорошо знаю, куда иду, поэтому на автопилоте пробираюсь через коричневую жижу и не плачу. Пока не плачу.

Но все будет хорошо. Если выпить достаточно бурбона, человеческие черты очень быстро стираются. К трем часам ночи мне будет на все наплевать. Может, даже уже через час анестезия подействует и я перестану думать о том, когда же наконец польются слезы. Дует ледяной ветер вперемешку с жидким снегом, но, пошло все к черту, я не буду застегивать пальто. Шарф я, кажется, оставил в кафе. Ну и отлично. Может, замерзну насмерть. Отличная будет картина: я — насмерть замерзший и с разбитым сердцем, на лавочке в парке. Роберт прочитает об этом в местной газете и… Хотя все может быть еще печальнее. Я все так же умираю на скамейке в парке, все такое, а этот пидор ничего не узнает. Я могу умереть, и никто даже не заметит. Ну, может, Эриел заметит через несколько дней. Кэтрин теперь, думаю, наплевать. Она ничего не сказала, когда я сообщил, что ухожу от нее. Даже не плакала. Не сказала, что я ошибаюсь. Не пыталась убедить меня перестать думать о мужчинах. Может, и правда, пойти в парк и расстегнуть все пуговицы на этой уродской красной рубашке? Но нет, что бы я там кому ни говорил, я не из тех, кто кончает с собой.

Какой-то деловой парень идет мне навстречу, прикрывая голову газеткой — чтобы снежинки не попадали на его лысый череп. Эй, придурок! Ты хоть раз кому-нибудь отсасывал? Вот, например, я — да!

Хотя, подумаешь, чего уж тут такого. Наверняка он тоже это делал.

(Над бизнесменом появляется иконка-дверь, но я не знаю, хочу ли я туда, а потом Вольф отворачивается, и дверь исчезает.)

Я хочу боли. Физической боли, а не этого дерьма в голове. Сейчас было бы в самый раз пойти к зубному. Здравствуйте, уважаемый Доктор. Делайте со мной все, что пожелаете…

Может, вмазаться башкой в фонарный столб? Или найти какого-нибудь чокнутого футбольного хулигана, чтобы тот попинал меня ногами, пока я бы лежал на земле, скрючившись в форме зародыша? Я направляюсь в сторону Вестгейт-тауэр, самой тесной дыры в центре этого города. Помню, однажды я отозвался так об этом месте, и тот, с кем я разговаривал, аж глаза вытаращил от удивления. «Ну, вы, наверное, просто никогда не видели, как здесь пытается протиснуться автобус? — спросил я. — Этим улочкам всем нужен лубрикант». Ха-ха. Если мне хочется драки, я пришел не в тот район. Можно двинуть поближе к дому и пошататься у ларька с кебабами — дождаться какой-нибудь компашки «братанов». И что потом? А потом достаточно просто уставиться на одного из них. Можно даже ничего не говорить. А вообще-то знаете с кем мне хочется подраться? С какими-нибудь обдолбанными педиками, которые под конец еще и кулак засунут тебе в задницу. Мне хочется такой боли, которая была бы сильнее той, что у меня сейчас внутри.

Дисплей?

Дисплей?

Ничего. А Вольф смотрит только на тротуар.

Мы идем дальше, в сторону церкви Св. Дунстана, и наконец останавливаемся у какой-то двери, которой я никогда раньше не замечала. Точнее, я вроде как никогда не замечала ее и в то же время понимаю, что прихожу сюда довольно часто. За дверью — лестница вниз, в подземный бар. Я сижу здесь до самого закрытия и пью «Джек Дэниелс», пристально разглядывая каждого парня, который проходит мимо. Думаю, рано или поздно кто-нибудь из них на это отреагирует. Кто-нибудь из них захочет меня избить или засадить мне — но, слушайте, я вам что — невидимка? Может, правда? Может, я стал невидимым. Когда объявляют последние заказы, я подхожу к стойке еще за тремя рюмками.

— Вы меня видите? — спрашиваю я у бармена. — Я видимый?

Эти пидоры выкидывают меня на улицу. А я ведь еще даже не надрался как следует. Иду в отель.

Сегодня за старшего бывший вышибала по имени Уэсли.

— Эй… сегодня вроде не твой день, — говорит он мне.

— Выпить, — отвечаю я. — Я только выпить.

Внутри у меня все горит. Надо что-то с этим делать. Я собираюсь объяснить это Уэсли, но он говорит просто:

— Ладно. Но только не больше двух, брат.

Сегодня за фортепиано Мелисса. Я устраиваюсь в ближайшую кабинку и таращусь на нее так нагло, что она ошибается три раза за такт. Ну, во всяком случае, мне эти три ноты показались неправильными. Мне сейчас весь мир кажется неправильным. Почему я здесь? Ах да. Этот ублюдок Роберт. Может, когда я вернусь домой, он будет ждать меня там с чемоданчиком, утирая слезы скомканным платком?