— Ну, сегодня, так сегодня, — сказал он, поднимаясь, — пойду бойцам скажу.

Ротный сделал протестующий жест.

— Не надо, — сказал он. — Ничего не говори! Подожди. Скажем прямо перед прорывом. Чтобы не успели испугаться. А потом им пугаться будет некогда… Пусть пока побудут в блаженном неведении…

За час до того времени, когда Логвиненко запланировал бросок, Попов пробрался к своим минометчикам.

— Товарищ лейтенант, — обратился к нему Воробьев, — мин осталось еще на сутки максимум. Что дальше будем делать?

— Ничего, — пробурчал Юра. — Снимайте прицел, давайте, а я пока тут кое-что вытащу ценное.

— Это зачем? — изумился Толтинов, и раскрыл рот.

Лейтенант посчитал, что нет смысла в излишней секретности:

— Мы скоро отсюда уходим.

Бойцы вздрогнули и повеселели.

— К нам придет помощь?! Когда, сегодня?

Рагулин пробормотал нечто нечленораздельное, но Попов расслышал что-то вроде «Слава Богу, дождались».

— Нет, — резко оборвал восторги лейтенант. — К нам никто не придет. Мы на хрен никому не нужны! Мы сейчас испортим миномет, а потом подойдем к воротам, и все вместе пойдем на прорыв… Как у вас с боеприпасами?

Никто не ответил. Вся троица пребывала в шоке. Видимо, резкий переход от эйфории к ужасу сказался на них не самым лучшим образом.

— Как у вас с боеприпасами? — уже громче переспросил Попов.

И снова никто не ответил. Воробьев сидел с остекленевшим лицом. Потом черты его исказились, и он почти крикнул:

— Я не пойду! Я не хочу лежать в блиндаже, как остальные!

Юра дотянулся со своего места, и влепил ему пощечину.

— Все пойдут, идиот! Все! У нас нет другого выхода. Иначе ты просто тупо умрешь. А так у нас есть шанс. Будем прорываться к своим. Понял? К остальным нашим.

Личный состав был растерян, расстроен и сильно напуган. «Вот, блин, пристроились!» — зло подумал Попов. — «Здесь место самое тихое на блоке получается. Просидели в укрытии, мины покидали, и думали, что так до конца и будет. Не фига!».

— Толтинов! Понесешь прицел. Держи.

— А что с собой брать? — встрял очнувшийся Рагулин. Дуропляс как-то всегда быстрее отходил от шока. Дуропляс и есть дуропляс.

— Ничего. Боеприпасы — все что есть. Остальное — не нужно. Машины мы тоже бросаем. Налегке бежать легче.

В этот момент послышалось цоканье сапожных подков. На огневую позицию свалился растрепанный, весь какой-то потный, почему-то запыхавшийся солдат из пехоты.

— Товарищ лейтенант! Там ротный! В общем, все к воротам. Очень тихо.

— Идем, — ответил Попов. — Уже выходим.

Он похлопал Воробьева по спине:

— Ну что, братья — славяне? Все, пора! Поднимайтесь, и за мной.

В душе лейтенанта нарастали страх и возбуждение. В голодном животе что-то заурчало, а давно пересохшее горло саднило.

— Прорвемся — воды напьемся, — добавил он.

— Да, ради этого стоит, — искренне ответил Толтинов. — Мне вода постоянно снится. Я думал, с ума скоро сойду. Да и жрать хочется — мочи нет.

— Ага, сейчас пулю в живот всадят, — мрачно пробурчал Воробьев, — и нажрешься, и напьешься. Ага.

— Заткнитесь! — обозлился лейтенант. — Вперед!

У ворот собрались все, кто остался. Целый и невредимые, раненые, которые могли передвигаться сами, несколько человек лежали на плащ-палатках.

Логвиненко громким шепотом давал последние указания бойцам.

— Сейчас как можно тише выходим, на перекрестке — налево. И там прямо. Если что случится, если кто отстанет, окажется один, или еще что — помните, направление — строго прямо. На север. Прорывайтесь туда.

Ротный отвернулся, приказал двум бойцам тихо открыть ворота. Тихо не получилось — железо заскрипело так, что лично Попову показалось оглушительным грохотом.

— Пошли! — скомандовал Логвиненко, и махнул рукой, словно запуская в космос ракету.

— Пошли! — скомандовал Юра своим подчиненным.

Личный состав потянулся через ворота, потом быстрым шагом колонна обогнула блок пост возле дальнего угла, и вышла на проходящую мимо дорогу. Пока никто не стрелял.

Было очень темно, хотя на северо-востоке небо освещало багровое зарево, в Грозном что-то горело. И не было тишины — в городе непрерывно звучали очереди из автоматического оружия, и один за другим грохотали разрывы. Этот шум, как надеялись Попов и Логвиненко, мог, хотя бы частично, скрыть звук передвижения большой массы людей.

Сердце у лейтенанта колотилось так, что казалось, вот — вот выскочит. Это был страх. Это был страх ожидания чего-то ужасного. И это было еще ужаснее, чем сам этот предстоящий возможный ужас.

— Уж скорее бы что-то началось! — прошептал сам себе Попов. Он не верил, что им вот так легко и непринужденно удастся выполнить задуманное.

И не ошибся.

Когда головная часть колонны поравнялась с близлежащим оврагом, оттуда по ней ударили из пулеметов.

Пулеметы били из нескольких одноэтажных полуразрушенных зданий, которые ранее никто с блокпоста не видел, так как они были закрыты многоэтажкой.

Соблюдать маскировку теперь стало бесполезно. Рота начала отвечать огнем. Юра и сам, припав на колено, дал несколько длинных очередей в ту сторону, откуда по ним велся огонь.

Судя по крикам и стонам, в кого-то явно попали. Но в кого, что и как — ничего в темноте разобрать было невозможно. Бойцы разбегались в разные стороны. Строй нарушился, все перемешалось. Это была настоящая паника.

— В овраг! В укрытие! — Логвиненко заорал так, что перекрыл на секунду все.

Овраг был справа, Попов, не мешкая, устремился туда. Внезапно он споткнулся обо что-то торчащее из земли, перелетел через голову, и, попав на самый край оврага, покатился вниз. Его падение остановил куст. Слева и справа раздались взрывы.

— Мины! — истошно закричал кто-то.

«Вот черт! Какие продуманные сволочи! На мины нас погнали!». Теперь Попов просто боялся пошевелиться — ему казалось, что стоит только ему сделать какое-нибудь неосторожное движение, и его разнесет в клочья.

В овраге захлопали разрывы. Но это были не мины. Это стреляли из подствольников.

Из оврага заработал АГС. «Это наш», — с радостью отметил Юра. Но АГС вскоре замолчал. «Наверное, гранаты закончились. Их и было то…». (Так оно, кстати, и было).

«Нас тут всех перебьют, если останемся на месте», — билась в голове мысль. — «Надо вперед. Даже если мины. Может быть, мне повезет. Может быть, я не наступлю. Или еще что. Но только вперед!.. Очень хочется жить!».

Как не готовь себя к смерти, как не уговаривай и не убеждай себя — все мысли вылетают мгновенно, когда опасность гибели становится во весь рост. Если есть хоть малейший шанс — разум и сердце заставляют им воспользоваться.