К середине декабря положение немецких войск под Москвой стало безнадежным. Гальдер назвал это сложное положение «величайшим кризисом за обе мировые войны» и подытожил отчет генерал-квартирмейстера тогда, 4 декабря, следующими словами: «…мы полностью исчерпали свои человеческие и материальные ресурсы»2.

Шестнадцатого декабря Гитлер приказал своим войскам стоять до конца, поскольку считал, что отступление тогда, 4 декабря, может обернуться беспорядочным бегством. Он выпустил директиву, в которой призывал группу армий «Центр» «заставить войска с фанатическим упорством оборонять занимаемые позиции». Также она гласила, что если постепенное отступление будет необходимо, то «любой населенный пункт подлежит сожжению и уничтожению без какого-либо сочувствия к населению».

Командующий танковой группой Хайнц Гудериан яростно протестовал против нового приказа Гитлера. Он утверждал, что если армия не оставит прежних позиций, то командиры тем самым обрекут немецких солдат на верную, но бессмысленную смерть: нужно отступать. Гитлера это неповиновение потрясло до глубины души. «А, по-вашему, гренадерам Фридриха Великого нравилось умирать за свою страну?» – спросил своего полководца фюрер. Затем Гитлер открыто осудил Гудериана за излишнюю чувствительность: «Вы принимаете все слишком близко к сердцу. Постарайтесь отстраниться от происходящего»3.

Неприкрытое презрение Гитлера к тем, кто, как и Гудериан, испытывал сострадание к своим бойцам, стало еще одной причиной того, что война обернулась трагедией для всего человечества. Гитлер полагал, что во время кризиса побеждает тот, чья воля сильнее, и слово «воля» попросту стало синонимом жестокости. Ему не давало покоя то, что его генералы проявляют слабость, жалея солдат. 22 декабря Гудериана сняли с командования. Несколькими днями ранее, 19 декабря, фельдмаршал фон Браухич ушел в отставку по состоянию здоровья. Он не получил приличествующих своему положению орденов и наград. Вместо того чтобы оказать военачальнику надлежащие почести, нацисты очернили его имя. Для бескомпромиссных нацистов он стал еще одним примером того, что ждет генерала, не обладающего достаточной силой воли, которой требовал от всех своих подчиненных фюрер. Геббельс записал в своем дневнике в марте следующего года, что Гитлер назвал Браухича «трусливым и тщеславным негодяем, неспособным здраво оценить ситуацию, а тем более – стать хозяином положения». Геббельс приписал по этому поводу уже от себя, что «старшие офицеры из Генерального штаба неспособны проявить необходимую стойкость и силу характера. В этом вся суть нацизма – обмундирование не по погоде и скудное тыловое обеспечение были, оказывается, не результатом непродуманных расчетов, а «испытаниями характера»4.

Как узнали бойцы из части Вольфганга Хорна той зимой, замерзшие насмерть солдаты также не выдерживали «испытаний характера»: «Нам приказали следить друг за другом и напоминать однополчанам, чтобы те растирали побелевшие от холода носы – иначе несчастных ждало строгое наказание. Видите ли, тех, кто получал даже незначительные обморожения, следовало наказывать за измену Отчизне и саботаж военных действий».

Точно таким же жестоким дисциплинарным наказаниям подвергали пытавшихся отступить солдат и с советской стороны. Как офицер НКВД, Владимир Огрызко в ходе обороны Москвы бился в рядах арьергарда, прикрывая основные войска с тыла. Его задача была крайне проста – если советские бойцы бежали с поля боя, они должны были расстреливать предателей на месте. «Защитники поста, на который меня отправили, получили четкое распоряжение – убивать каждого, кто приблизится к нему, – рассказывает Огрызко. – Мы все равно давали им шанс, кричали: “Стой, стреляю!”. Но если они не останавливались, у нас не оставалось выбора… Существуют ведь определенные правила, особенно строго их нужно придерживаться в армии, а тем более – в военное время. И нечего тут демагогию разводить. Эти люди были предателями, ни больше ни меньше. Нужно вбивать такие прописные истины в голову – предатель должен быть готов понести заслуженное наказание». Огрызко и по сей день гордится своими действиями на войне: «Мы поступали правильно, нас не за что судить. Мы страхом сокрушали страх. И не важно, справедливо это было или нет. Шла война, а на войне нужна однозначность».

Характер самого Гитлера, несомненно, повлиял на дисциплину в рядах немецких войск, равно как и передался бойцам Красной Армии в той битве дух Сталина: «Жестокость, решительность и сила воли Сталина охватила и командиров на фронте, и младший командный состав, – вспоминает Федор Свердлов, командир пехотной роты. – Да, Сталин был беспощаден, но я и сегодня считаю, что в чем-то его можно понять. Нельзя в бою проявлять ни милосердия, ни жалости».

Во время интервью Свердлов честно признал, что, исполняя «жестокие» распоряжения Сталина, он собственноручно застрелил одного из бойцов своей роты. «Это произошло во время очередной успешной атаки. Нашелся один солдат, не помню сейчас его имени, который из-за своей трусости и жестокости битвы сломался и попытался сбежать, но я пристрелил его на месте, не задумавшись ни на миг. Всем остальным это послужило хорошим уроком».

Свердлов рассказал еще об одном проявлении жестокости командования в ходе обороны Москвы – он и солдаты, находившиеся в его подчинении, часто шли в бой нетрезвыми: «Есть такая русская поговорка – пьяному море по колено. Когда в газетах пишут, что в Москве-реке обнаружили очередного утопленника, можно не сомневаться, что последнее, что успел этот человек при жизни, – напиться в стельку. Пьяный не знает страха, и именно поэтому перед решающей атакой русских солдат поили водкой». Каждому наливали по сто грамм в день за счет Министерства обороны – поэтому этот «рацион» называли «наркомовские сто грамм». Но солдаты этим не ограничивались. «Вы, должно быть, слышали, что все русские любят выпить, – признается он, – но во время войны в этом была реальная необходимость. Конечно, мы редко когда выпивали всего по сто грамм, ведь наши войска несли большие потери каждый день, а водки высылали прежнее количество. Обычно я выпивал двести грамм на завтрак, сто – в обед, а если вечером мы не шли в бой – то еще двести, за ужином в компании друзей».

Федор Свердлов не считает, что спиртное снижало боевой дух советских солдат, – скорее наоборот: «Когда идешь в бой подшофе, то и в самом деле действуешь более решительно, ведешь себя как настоящий смельчак. Не думаешь о том, что тебя могут убить в любую минуту. Просто идешь вперед, стараясь убить врага. Честно говоря, на протяжении всей войны и немцы, и русские в критические моменты были пьяны, поскольку человеческий разум никаким иным способом не в силах был выдержать ужасы современной войны. Не знаю наверняка, выпивали ли англичане и американцы, высаживаясь в Нормандии, но готов побиться об заклад, что они пили свой виски».

К концу января 1942 года кризис для немцев подошел к концу. Фронт стабилизировался. Гитлер верил, что в этом исключительно его заслуга – разве не он вовремя отдал столь необходимый приказ стоять до конца? Его тщеславие не знало границ, и он назначил вместо Браухича на должность главнокомандующего вермахта единственного человека, который сумел бы достойно справиться с поставленной задачей, – самого себя. Однако в действительности Сталин и его генералы ни тактически, ни в плане наличия необходимых ресурсов все еще не были готовы нанести германской армии решительное поражение. Несмотря на то что исход войны все еще был неясен, нацисты тем временем имели новую империю, которой следовало управлять.