всех охватил единый патриотический порыв, который стих сразу же после Аустерлица. Враг казался непобедимым.

У главнокомандующего почти не было свободного времени. С девяти до семи он находился в штабе, где вел непрерывное сражение за выполнение всех своих приказов. С одной стороны, его армия нуждалась в оружии и обмундировании, экспедиционные силы оказались неподготовленными; с другой – политические деятели во весь голос требовали, чтобы было немедленно отправлено хотя бы символическое войско и чтобы лорд Каткарт как можно скорее прибыл на Эльбу для воссоединения с генералом Доном – не важно, что все мероприятие безнадежно, главное, чтобы войска выступили.

Герцог не позволял себя запугивать. Его письма премьер-министру были четкими и исчерпывающими. «Экспедиционные силы еще не готовы к военным действиям». Это очень устраивало Питта и помогало ему воздействовать на общественное мнение – он первым разражался гневными тирадами, когда приходили сообщения о неудачах, а вся страна вторила ему. «Еще одно поражение» – вина главнокомандующего, плохо организовавшего работу. Пусть все министерство переместится в штаб и возьмет на себя управление сухопутными силами: у них сразу же опустятся руки, и они будут молить об отставке.

Беспокойство внушало и здоровье премьер-министра. Редко кто прислушивался к замечаниям больного. Но не было никого, кто мог бы в полной мере заменить его, уйди он в отставку. Нужно было как-то налаживать отношения между партиями, поэтому Фокс получил место в Кабинете, и страсти улеглись. Пусть король против – ему придется уступить. Он все еще был в плохом состоянии – еще одна проблема. Временами его голова прояснялась, но на короткий срок.

– Если кто-то хочет занять мое место – милости просим, – однажды вечером во время обеда сказал герцог. У него не было аппетита, и он пребывал в плохом настроении. У него с Питтом состоялся разговор, который ни к чему не привел; потом он полчаса просидел с королем, который отказывался подписывать какую-то бумагу и заставил герцога сыграть с ним в вист. Потом были вызывающие усмешку ехидные статейки с призывами к «действию»; потом передовица в «Таймсе», полная бессмыслица с намеками на дело Мелвилла, на скандал, случившийся этой весной, – если первый лорд Адмиралтейства вынужден подать в отставку, что можно говорить об армейском руководстве? Последней каплей стало ожидавшее его на Глостер-сквер письмо, наглая анонимка. Пообедав, он подсел к камину в кабинете, вытащил письмо из кармана и начал читать вслух:

Его Королевскому Высочеству, нарушающему супружескую верность. Вам, без сомнения, известен закон, но если ошибаюсь я, то существуют настоящие профессионалы, которые своим знанием всех законов зарабатывают себе на хлеб. Лишить мужа законной жены, лишить детей отца считается преступлением. Вы виноваты и в том и в другом. Ждите последствий.

Герцог отшвырнул листок Мэри-Энн на колени и рассмеялся. Но смех прозвучал натянуто.

– Какой-то ненормальный из твоего прошлого?

Она сразу же узнала почерк. Что-то в ее душе дрогнуло, но тут же превратилось в камень. Джозеф… Хотя почерк был нечетким, принадлежность письма не вызывала сомнений. Джозеф, которого, как она слышала, увезли куда-то в Нортхэмптон. Хилый, безнадежный, он был на попечении родственников, которые вопросов не задавали и имени ее не упоминали.

– Сумасшедший или пьяный, – ответила она, разрывая записку, – а может, и то и другое.

– Что этот приятель имел в виду, говоря, что я лишил мужа жены? Ведь вдова не может испытывать нежные чувства к могиле.

– Очевидно, этот человек именно этого от меня и ожидал, а потом вдруг услышал, что мы с тобой вместе. Меня это не волнует. Брось клочки в огонь – там им место.

Он так и сделал, но вид у него был расстроенный. Записка всколыхнула какие-то давние воспоминания. Он никогда не слушал ее болтовни: дрянной муж, умирающий от эпилепсии; она сама, вынужденная каким-то образом содержать четверых маленьких детей; Бертон, который в конце концов помог ей.

– Ты хоть раз виделась с родственниками своего мужа?

– Нет, никогда… они живут где-то в деревне.

Он зевнул и перевел разговор на другую тему. Дело было закрыто. Она наблюдала, как клочки бумаги почернели, а потом рассыпались в прах. Неужели она упустила свой шанс? Может, ей стоило во всем признаться? Может, она должна была сказать: «На самом деле я не вдова. Мой муж жив, но я не знаю, где он. Я ушла от него: он был не в состоянии содержать меня и детей». И ведь правда не очень отличалась бы от того, что она для него сочинила. Однако какая-то сила удержала ее. Неужели она испугалась показаться смешной, быть уличенной во лжи и услышать его вопрос: «Зачем было утруждать себя враньем?» Еще не поздно сказать: «Это почерк моего мужа». Он сидел у камина и дремал, а она играла на пианино. Через некоторое время она решила: «Я все расскажу… Я скажу, что всегда считала себя вдовой, потом откуда-то узнала, что ошиблась, что Джозеф жив, что он повредился в рассудке и сидит в сумасшедшем доме». Время шло; герцог потянулся и стал собираться спать. Слишком поздно, завтра или, может, послезавтра.

Прошла неделя. А потом пришло еще одно письмо, но теперь уже в штаб, а не домой.

Я хочу вернуть свою жену и детей. Отправьте их назад. Если вы не сделаете этого, я начну судебное преследование. Подумайте, как будет выглядеть обвинение в позорном адюльтере в тот момент, когда страна в опасности.

Подпись не вызывала никаких сомнений: «Джозеф Кларк». Он передал ей письмо в тот же вечер.

– Что ты на это скажешь?

Минутное колебание. Смеяться или плакать? Слезы будут свидетельствовать о признании своей вины, так что лучше смеяться. Отнестись ко всему легко, как к мелочи.

– Значит, он жив. На прошлой неделе мне это и в голову не пришло. Почерк сильно изменился, но теперь я совершенно уверена. Меня все клятвенно заверяли, что он умер, и я поверила.

– Но ты же говорила, что сидела у его кровати, когда он умирал!

– Разве? Я не помню. Я тогда была как в тумане, у меня болел сын. – (Трудно уже вспомнить, что она ему рассказывала.) – Его брат, викарий, умолял нас уехать, меня и детей: Джозеф был не в себе, двое мужчин его с трудом удерживали. Потом мне в Хэмпстед написали, что я свободна.

В одной ночной сорочке он стоял возле кровати. Момент был неподходящий. Она сидела за туалетным столиком и расчесывала волосы.

– Ну? – проговорил он. – Что же ты собираешься делать? Вернуться к нему?

– О! О чем ты говоришь? Конечно нет! Десяти фунтов