– Обидно…

– Не очень. Свое выпито. По-моему, мы с тобой и раньше не слыли пьяницами, а теперь, как подумаешь, сколько сил и мытарств организму опосля, нет охоты начинаться.

– Федю бы надо помянуть. – Не слишком уверенно наседал Евгений Васильевич Беленко, которого с юности за странный рыжеватый клок волос на затылке окрестили Пегим. Клок с возрастом полысел и выделяться перестал, но кличка прилипла. Пожалуй, он один из всей компашки сохранил привычки молодости, и возраст на его характере не сказывался.

Алехин вздохнул:

– Раз, и нет человека.

– До шестидесяти месяц не дотянул… Ну ладно, хватит о грустном. – Евгений Васильевич сам не любил предаваться скорби, и потому на печальном обряде настаивать не стал: – Ты мне, Дан, так и не ответил…

– О чем?

– Чего теперь делаешь?

– Я пенсионер.

– Живешь на пенсию?! – вылупил глаза флегматичный Беленко.

– Шутка, – мрачно признался Алехин.

– Тогда чего темнишь, – Флегматик сразу успокоился.

– Не темню, Пегий. Господи, скучно говорить об этом. Все то же. Проектирую.

– Платят?

– Бывает, и платят.

Официант сгрузил с подноса холодные закуски и разлил нарзан в бокалы клиентов. У Евгения Васильевича в кармане мелодично звякнуло. Он достал трубку, посмотрел на экранчик мобильного и, виновато бросив приятелю: «жена», тихо заговорил по телефону. Алехину сразу стало ясно, что тон, с которым общался Пегий с супругой, отработан годами. Даниил пытался припомнить, как зовут жену приятеля, поскольку в памяти сохранилась только ее кличка. В своей мужской компании они называли мадам Беленко Достоевским. Прозвище она заработала вовсе не литературным талантом, а постоянной, правда, обоснованной ревностью. Даниил тактично дождался конца беседы:

– По-прежнему с Достоевским?

– А чего менять? Поживешь годика три с новой, станет такой же мегерой. Свою хоть знаю… А ты, Дан, все холостуешь?

– Давай обо мне не будем, – поморщился Даниил Николаевич. И не было понятно, чем вызвана его гримаса. Вкусом нарзана или мыслями о молодой ученице Маше, которая последнее время скрашивала его одиночество. Маша давно осмелела и все больше предъявляла права на престарелого бойфренда. От Маши Алехин начинал уставать. И хоть известие, что его пассии едва минуло двадцать пять, в глазах друга Алехина бы сильно возвысило, говорить о ней с Пегим ему не хотелось. Они долго с чувством ели. Даниил Николаевич промокнул салфеткой рот и попытался уйти от личной темы:

– Как Толя поживает?

– Пьет, скотина.

– Жаль мужика, сопьется. Он, кажется, уже раза два в реанимациях побывал…

– Не умеет остановиться. Как начал, так до упора.

– А Германа давно видел?

– У Старицкого с сыном проблема. Подался ребенок в бизнес и что-то не так сделал. Герману пришлось квартиру продать и все, что у них с Риммой скопилось, пустить на откуп. Чадо отправил к сестре в Америку, а сам пытается вылезти из дерьма. Пашет по двенадцать часов в сутки.

Алехин искренне огорчился:

– Жалко Германа. Он парень добрый. За что его Бог наказал…

– Кто знает…. Ты ему позвони, он будет рад.

Алехин кивнул, хотя знал, что телефона Германа в его книжке давно нет. Евгений Васильевич внезапно оживился:

– Вообще, нам давно пора всем собраться. Так и подохнем поодиночке.

– Неплохо было бы… – без особого энтузиазма откликнулся Алехин. Он представил себе баню, где соберется вся их бывшая ватага, с десяток ожиревших, полысевших старых мужиков, и ему стало скучно. – Вот только проект закончу…

– Большой?

– Особнячок в Барвихе одному конгрессмену рисую. Десять комнат с зимним садом. Желает к новому году въехать…

– Поздравляю, Дан.

– С чем? – не понял Алехин.

– На Барвихе кому попадя дома не заказывают. Растешь….

– Возиться с богатенькими заказчиками нервы нужны железные. По сто раз все переделывать приходиться. Да хватит об этом.

– Значит, опять с концами, господин архитектор…

– Ну почему с концами, господин продюсер? Я бы на ребят посмотрел, – соврал Алехин и поспешил сменить тему: – А ты, Пегий, все по девочкам?

– Бывает.

– Шлюхи? Или шалашевки из твоего шоу-бизнеса?

– На рабочем месте воздерживаюсь. В Москве сейчас полно телок со всего света. Теперь все просто. Я как-то раз к Толе приехал, выпил рюмку. Скучно, ля-ля не хочется. Мы и так все друг о друге знаем. Взял газету, нашел телефончики с предложением. Веришь, подрулили две черненькие. Обе хорошенькие, молоденькие, попки крепкие, сисечки торчат, как статуэточки. Толя не стал. Сказал, пахнут не так. Они, конечно, пахнут по-своему. Они же черные, зато экзотика.

– Не боишься?

– Предохраняться надо.

– Резинки рвутся…

– Не жмотничай, покупай дорогие, не будут рваться. На здоровье экономить нельзя… А вот и долма.

Азербайджанские голубцы в виноградных листьях выглядели аппетитно. Друзья заметно оживились и, пока не покончили с блюдом, беседы не возобновляли.

– Давай, Дан, еще по порции. Тут прилично готовят…

Алехин отказался. Больная печень реагировала не только на алкоголь:

– Я не могу себе позволить обедать дважды…

– Наверное, ты прав, – не без грусти согласился Беленко. И, заказав чайник зеленого чая, достал пачку «Кэмела». – А помнишь, как мы в Сочи закатились?

Даниил Николаевич извлек свои сигареты, «Кэмел» был для него крепковат. Беленко щелкнул золотой зажигалкой. Пегий любил дорогие вещи. Ему нравились шикарные большие авто, туфли он покупал в модных магазинах. Алехин обычно посмеивался над мальчишеством пожилого пижона, но сейчас промолчал. Мужчины затянулись. Алехин историю с неожиданной поездкой в Сочи помнил:

– Дураки были.

– Конечно, дураки. Но согласись, не мелко?! Собрались на часок позавтракать перед рабочим днем. Выпили по рюмочке и решили пообедать в Сочах. Из кабака в аэропорт – и через два часа на море. Теперь-то слабо, Данька?

– Пожалуй, – согласился Алехин.

– Как ты думаешь, архитектор, денег жалко или лень?

– Возраст, Пегий. И денег жалко, и лень, и времени нету. Все вместе… А главное – зачем?

Официант сменил пепельницы, наполнил пиалы зеленым чаем и тактично удалился.

– Ты, Данька, как расслабляешься? Какая-нибудь краля стимулирует?

– Скорее, работа.

– Не стоит, что ли?

– Ты про поручика Ржевского?

– При чем тут поручик?