не гарантировал тебе успеха? Видишь, я был прав. Прими мои поздравления! Тебя критикуют? Это прекрасно! Не понимаю, почему ты паникуешь, да знаешь ли ты, что в свое время я даже подкупал критиков, чтобы они меня ругали! Подумай сам. Вот роман публикуют, но ведь твое имя упоминается только раз в три дня. Так? А когда пишут рецензии — не важно, хвалят или ругают, — твое имя твердят постоянно, ежедневно, оно у всех на слуху, его уже нельзя не запомнить. Разве ты не знаешь, что в Поднебесной добро и зло уравновешены — кто-то ругает, а кто-то хвалит, это вполне естественно.

Тревога Нау постепенно рассеялась, он приободрился и снова повеселел. Но, вернувшись в редакцию, Нау увидел испуганного Ma Сэня, который протянул ему конверт.

— Господин Нау, это вам. Мы всегда и во всем поддерживали вас, но в этом деле бессильны. Поэтому прошу вас, разбирайтесь сами, не впутывайте нас. Ради бога, не губите!

Нау сначала принял слова Ma Сэня за шутку, но, вскрыв конверт, почувствовал, как екнуло сердце, на миг показалось, будто он падает в бездонный колодец. На графленой бумаге лучшего сорта было написано густой тушью:

«Многоуважаемый господин Нау, почтительно ожидаю Вас в три часа пополудни шестого числа сего месяца в Обители Счастья и Долголетия! Если не удостоите посещения, остерегайтесь! Будьте готовы, Вас предупреждает У Верный».

— Гм, У Верный? Очень знакомое имя, не знаешь, кто это?

Ma Сэнь молча протянул ему газету с отчеркнутой красным карандашом заметкой: «Ввиду преклонного возраста У Верный отказывается служить телохранителем губернатора». Под заметкой шел комментарий: «У Верный, бывший охранник императорской особы, после революции выступавший на борцовской площадке Небесного моста, ныне занялся витьем веревок. Губернатор, щедро его одарив, пригласил в телохранители, но У Верный отказался».

— Помнишь, — сказал Ma Сэнь, — в парке Сунь Ятсена выступал один русский силач? Он готов был заплатить всякому, кто смог бы его побороть.

— А, его звали Ли Справедливый, помню, страшный был силач, никто не мог против него устоять. Он сбрасывал противника с помоста, ломал ему ноги.

— Да, так вот, У Верный — его учитель.

Рубашка на спине Нау взмокла, в голосе зазвучали слезы.

— Теперь я пропал, ведь ему ничего не стоит человека зарезать.

— Раньше надо было думать, — упрекнул его Ma Сэнь, — писал бы себе спокойно романы, так нет, полез в распрю между боксерами и школой Восьми Триграмм.

— О, великий Будда! Откуда я мог знать? Ведь роман не я писал, я только купил рукопись, хотел прославиться!

Тао Чжи стало его жаль:

— Ладно, не отчаивайся, такие люди любят иногда проявлять великодушие, особенно если видят смирение. Сходи к нему, покланяйся, попроси прощения, может, сменит гнев на милость.

— Сходи обязательно, — строго добавил Ma Сэнь, — не то он заявится сюда, и тогда нам несдобровать, он здесь камня на камне не оставит.

Потеряв покой и сон, Нау со страхом ожидал назначенного дня.

7

Шестого числа, как назло, стояла страшная жара, даже листья на деревьях свернулись, плавился асфальт. Едва волоча ноги, Нау доплелся до нужного переулка и увидел дом опиумокурильни. У входа висел фонарь с белым плафоном, на котором значилось «Обитель Счастья и Долголетия». Войдя внутрь, Нау поднялся по сырой и темной лестнице. По обеим сторонам коридора белели дверные занавески. Нау сунулся в ближний проем и увидел возле двери толстяка, обмахивавшегося веером.

— Будете курить?

— Мне нужен У Верный.

— Второй номер люкс.

Нау отыскал нужную комнату.

— Господин У, можно войти? — робко спросил он.

Молчание, изнутри не донеслось ни звука. Подошла служанка, неся начищенные до блеска приборы для курения. Увидев Нау, она заговорщически подмигнула ему, кивнула на свой поднос. А Нау, согласно кивнув в ответ, быстро прошел в дверь. В маленькой комнате было очень чисто и довольно просторно, стояли только кушетка и стул. Кушетка покрыта летней циновкой, по стенам развешаны каллиграфические свитки. Старик, со спускающейся на грудь бородой, в белых штанах и куртке, лежал, смежив веки, как будто дремал.

— Господин У, — прошептал Нау, — я пришел, как вы велели.

На лице старика не дрогнул ни единый мускул. Помедлив минуту, Нау вышел из комнаты. Как быть?

Увидев подходившую служанку, Нау вытащил юань, сунул ей в карман передника и попросил:

— Пожалуйста, разрешите мне подождать где-нибудь, пока проснется господин У.

Девушка, улыбнувшись, молча подтолкнула его к двери. Нау снова вошел. Подойдя к лежанке У Верного, он решил ждать, пока тот проснется. Здесь запрещалось открывать окна и включать вентилятор, с Нау градом катился пот, он взмок еще по дороге сюда, а теперь и вовсе еле дышал. Он стоял, оцепенев от духоты и страха. Старик и не думал открывать глаза. И тогда он, набравшись храбрости, бухнулся на колени.

— Почтенный, высокочтимый господин У. Я признаю свою вину. Простите меня, пощадите! Ведь я все равно что муха, кормящаяся с поварешки, а вы — человек знаменитый, сильный! Стоит ли вам пачкать руки о такое ничтожество, как я!

Старик вдруг хмыкнул и открыл глаза, приподнялся на лежанке.

— Ну-ну, будет тебе, довольно, вставай!

— Позвольте засвидетельствовать почтение. — Нау отвесил земной поклон.

— Читая твою писанину, я было решил, что ты — боксер.

— Нет, я не боксер, я, можно сказать, ноль без палочки.

В таком случае, прежде чем браться за роман, разузнал бы, что к чему.

— Уважаемый господин У, признаюсь откровенно: я не писал этого романа, я купил его, хотел прославиться, стать известным. Если бы я знал, что так дело обернется!

Искреннее признание рассмешило старика, и у Нау отлегло от сердца: раз смеется — значит, не сердится больше, может, и обойдется.

Старик предложил ему сесть, завел с ним разговор. А когда узнал, кем был его дед, вдруг погрузился в воспоминания:

— Помню, послали меня как-то раз в Монголию, обратно я вез богатые подарки от тамошнего князя. Тогда мне довелось побывать в гостях у твоего деда, он даже вина мне поднес. Великолепие его дома меня ослепило. Я подумал, сановники купаются в роскоши, швыряют горстями золото, транжирят богатства, совсем не думая о будущем своих детей. А те растут изнеженными и не приспособленными к жизни. Вот и тебе, наверное, сейчас нелегко. Видишь, приходится ловчить и изворачиваться, чтобы хоть как-то прокормиться.

Нау, густо покраснев, кивал, не говоря ни слова.

— Но ведь ты молод, знаешь грамоту, тебе надо обучиться какому-нибудь ремеслу. Разве плохо самому зарабатывать на жизнь? Гораздо лучше, чем быть богатым бездельником, получившим в наследство кучу денег. Того, кто трудится, всегда уважают.

— Господин У, я очень