Каждый советский человек, рожденный после войны, знал и понимал о ней ровно эти заповеди. О войне узнавали из фильмов и книг, память о ней увековечена была еще в памятниках. Кто воевал, сами фронтовики, знали и понимали куда больше, но этой, горькой окопной правде, не было дано никаких прав, да и разве мыслимо было разочароваться в главном, в нашей Победе? Востребована оказалась советским обществом не правда, а миф о войне, и даже реальную политическую историю подменила мифология решающей схватки добра со злом, сакральной по своей сути, будто это был Армагеддон. Хотя зло все же не исчезло и демоны с их угрозой миру не перевелись, но именно после Великой Отечественной добро, то есть наша страна, наделяется уже силой и мощью, далекими от прежнего жертвенного страдающего образа.

Та же окопная правда – хоть тень страдания – была загнана в потемки солдатских душ. По всей стране – тысячи памятников победителям, но только Бабий Яр, могила Неизвестного солдата и Пискаревский мемориал – в память о жертвах. Незахороненные останки погибших, потому и оставленные тишком болотам да лесам, что источали не торжество победы, а страдания и слезы, которых чурались как напоминания о разгроме армий и огромных людских потерях.

Победа породила культ силы и бессмертного подвига. Того подвига, что не оставлял, однако, в живых, и был сознательным приношением человеком своей жизни в жертву. О легендах войны надо сказать особо, ведь легендарным становился не всякий воинский подвиг и после войны воздвигались монументы не на каждой пяди русской земли, обагренной кровью героев. У нас легендой стали подвиги смертников. Сама человеческая жизнь на весах нашей войны ничего не стоила, а меж тем на войне человек не только нацелен на уничтожение врага, но силится выжить, остаться в живых. Одно, по сути, – кромешно и бесчеловечно, да ведь и временно, так как убийство себе подобных, тем более массовое уничтожение людей людьми, и может оправдать только война. Другое – человечно и полно живого содроганья, и в том нежелании умирать сквозит уже отвращение души человеческой к смертоубийству, которое никак не должно стать порядком вещей, иначе жизнь превратится в кромешный бессмысленный ад. Твардовский в своей поэме «Василий Теркин» показал русского солдата, храбрость и героизм которого заключались в умении выжить на войне. Обнажил всю глубину его именно что доброты и человечности. Но выжившие – это и раны, и сомнения, и боль, и страх. А бессмертные – это живые пули, пославшие сами себя как свинец в ненавистную, бездушную для них цель. Сознательность смерти – вот бессмертие и подвиг. Там же, где тыщи и тыщи с проклятьями и матом цеплялись как могли за свои жизни и не хотели умирать, но погибали в штурмовых бросках или котлах окружений, смерть не делалась подвигом. Смертоубийство войны вытравлялось из народной памяти, так как рушило миф о схватке добра со злом. Миф этот оказался бесчеловечен. Он, как молох, требовал только священной жертвы и святой лжи.

Но ложь, какой бы ни была святой, слабее самой грешной правды. Она несвободна, и даже не само по себе желание знать правду, а стремление человеческое к свободе обратит ее рано или поздно в прах. Правда в этом смысле разрушительна и если очищает, то как огонь – сжигая дотла. Стремление стихийное к свободе было скоплено десятилетиями безмолвной нашей веры в святую ложь и будто бы неимоверной усталостью от двойной жизни, на какую обречен был всегда несовершенный да грешный человек в стране, воплощающей совершенное добро. Советский человек возжаждал быть грешным, чтоб самому совершать естественный выбор между добром и злом, отвечать за все только своей совестью, быть неравным среди неравных, то есть свободным. Расплатой за утоленную эту жажду свободы было неожиданное унижение правдой, когда великое в одночасье сделалось малым, а то и ничтожным, героическое – абсурдным, добро – злом.

Правда о тайных политических пактах, катынском расстреле, власовской армии, штрафбатах и заградотрядах разрушила образ священной войны. С тех пор мы знали и понимали о ней зеркально иное, и писались уже новые страшные правдивые книги о «проклятых и убитых», выходили новые покаянные фильмы смертниках, которых гнали под пули свои же карательные войска. Разоблаченное и побежденное зло фашизма воскресло беспощадно в образе и подобии собственных концентрационных лагерей. Тем, кому десятилетиями внушали в книгах и кинофильмах ужас Дахау и Освенцима, с их иссохшими поленницами трупов, газовыми камерами, печами крематориев, поощряя не столько сострадание, сколько ощущение непричастности к извращенному чуждому злу, надо было лицезреть такое же извращенное зло и униженно, потрясенно осознавать свою к нему причастность, да и обманутость.

Великая национальная победа и величайшее национальное поражение теперь еще долго будут неотделимы друг от друга. Но любовь к родине и народная жертва во имя родины все равно остаются святыми, потому что во все времена были правдой. И война отечественная остается нашей войной, хотя история ее подлинная даже не уложилась в общественном сознании, а не то чтоб стала исторической памятью. Мой дед, Колодин Иван Яковлевич, участвовал в боях на Кавказе и в уничтожении на Украине бендеровских банд, что считались фашистским отребьем. Награждался боевыми орденами за мужество и отвагу. Служил. А уже ветераном был окружен уважением, как и все люди его поколения, обретшие себя на войне в служении родине. Похоронен в Киеве на военном кладбище Лукьяновском со всеми почестями, но и не дожил до того времени, когда Семен Бендера стал на Украине национальным героем, а флаг с трезубцем – национальным флагом этой страны. Два года назад в квартиру в Киеве, где одна живет теперь бабушка, пришли якобы музейные работники и попросили его награды для музея. Так как о деде давно никто не вспоминал, то она растрогалась, поверила – и отдала весь его генеральский иконостас. После засомневалась, что ордена взяли, а орденские книжки даже не спросили. Вот так был обворован мой дед уже после смерти, как и многие другие, чьи награды вдруг сделались таким прибыльным товаром, что рискуют идти даже на воровство. Но это моральное опустошение так повысило в цене награды за честное служение своему отечеству. Когда была в людях честность и уважение к подвигу, то награды только того и стоили – человеческого уважения.

Когда вернется утраченное нами то общественное состояние, когда люди были естественно честны, а зло подобное было невозможно? Когда станет снова ясным, где слава, а где позор? Когда русский солдат осознает в себе снова такую же праведность, какую без сомнения осознавали в себе те, кто воевали и гибли на Великой Отечественной войне? Эти вопросы оставлены как раны ею самой, нашей священной войной со злом, сброшенной в конце века со многих пьедесталов и обкраденной мародерами, но и породившей-то зло: ненависть в освобожденных от фашизма народах, мертвящее безразличие тысяч и тысяч собственных нравственных уродов.

И все войны наши этого века – Первая мировая, Гражданская, финская, Вторая мировая, афганская, чеченская, – понимаемые всякий раз как священные, то есть как войны с неким воплощенным злом, мучительны именно этими вопросами, и о них в нашей исторической памяти оставлены порой самые мутные следы, а о каких-то уже и вовсе забыто. Ради чего все это с нами было? что было достигнуто этой чередой войн?