Небо было чистым и глубоким, солнце светило пронзительно ярко, но жар его не доходил до земли. Люди, собравшиеся на площади перед храмом Всех Богов, кутались в плащи и накидки, время от времени прикрывая лицо рукой, чтобы отогреть щеки и нос. Начало суда затягивалось, ожидание становилось невыносимым; когда из дома Аравака появилась процессия, в толпе раздался облегченный вздох. Впереди шел сам вождь, за ним его сын Тлалок, затем Баира и молодой жрец, после них старейшины, а позади всех, в окружении воинов, – Кане и Парэ.

В полном молчании процессия проследовала на площадь, и здесь взошла на приготовленную деревянную площадку. Воины вывели Кане и Парэ на середину, и, сойдя на землю, окружили площадку плотным кольцом. Тлалок, Баира с молодым жрецом и старейшины уселись на приготовленные для них циновки, а вождь остался стоять.

Ветер развевал перья на его богатом головном уборе, вздымал полы длинной роскошной накидки, сбивал набок висевшее на шее ожерелье из когтей орла и горных прозрачных камней, но Аравак стоял прямо и недвижно, не обращая на все это никакого внимания. Известный всем тяжкий взгляд вождя был устремлен на толпу, и люди замерли, боясь пошевелиться.

– Люди острова – жители Священного поселка и представители деревень! Вы знаете, зачем вас сюда позвали, – загремел над площадью голос вождя. – Вот этот человек – Кане, сын рыбака – похитил Парэ, дочь верховного вождя, посвященную богам, и жил с ней, как со своей женой. Вот она также стоит перед вами. Мы не знаем, насильно ли он удерживал ее при себе, или она жила с ним без принуждения, но в любом случае совершено величайшее святотатство. Ярость богов уже обрушилась на нас: порядок на острове возмутился, нашлись люди, дерзнувшие бросить вызов нашим обычаям. Всесильный Бог Войны помог нам одолеть злодеев, но война еще не окончена, и сколько прольется крови, нам не известно. Не известно и то, удастся ли нам вернуть себе милость богов, простят ли они оскорбление, которое нанес им Кане! На ваш суд, люди острова, я отдаю его, и пусть ваше решение будет мудрым и справедливым.

Толпа молчала.

– Кто скажет первым? – спросил Аравак.

– Старейшины! Пускай скажут старейшины! – раздалось на площади.

Аравак посмотрел в сторону старейшин; один из них поднялся и выступил вперед.

– Совет старейшин принял решение сразу после бегства Кане и Парэ. Об этом было объявлено на острове, – вы должны помнить, люди. Но скажу еще раз, здесь, на суде. Совет старейшин постановил, что преступление, совершенное Кане, должно быть строго наказано. Оскорбление, которое он нанес великим богам, должно быть отомщено. Только так мы можем вернуть себе милость богов, – проговорив это, старейшина вернулся на свое место.

– Таково слово старейшин, – произнес Аравак, – а теперь пусть прозвучит ваше слово, люди острова. Говорите прямо и открыто, никто не пострадает за свою откровенность.

– Верховный жрец! Пускай сначала верховный жрец скажет, дело-то идет об оскорблении богов! – выкрикнули на площади.

Аравак посмотрел на Баиру. Тот вздохнул, бросил взгляд на Кане и Парэ, тяжело поднялся, опираясь на руку молодого жреца, и встал перед народом.

– Что мы знаем о любви? Что мы знаем о любви, спрашиваю я вас? – сказал Баира и замолк.

Тлалок язвительно рассмеялся и шепнул что-то старейшинам; люди на площади стали недоуменно переглядываться.

– Баира! – негромко позвал верховного жреца Аравак.

– Да, что мы знаем о любви? – продолжал Баира. – Вы часто спрашиваете меня, что такое любовь, просите совета в любовных делах, и я отвечаю вам, – сегодня так, а завтра этак, – и даю советы, но что такое любовь? Боги или демоны вселяют ее в сердца людей? Ведь каждый человек, ощущая свое одиночество, стремится к единению с другим человеком; он стремится победить свое одиночество с помощью любви. Но тот, кто любит, старается завоевать того, кого любит – плохо это или хорошо? Да, он старается завоевать, но лишь для того, чтобы вознести любимого человека на необозримые высоты, носить на руках. Чем становятся друг для друга любящие? Всем: влюбленными, супругами, братом и сестрой, друзьями, родителями, товарищами, играющими детьми, строгими судьями, милосердными богами.

Вот, мы говорим, – плохо, что Кане похитил Парэ. Однако наши предки по-другому, как через похищение, не вступали в брак. Может быть, потому что женщине хочется быть покоренной, похищенной, обольщенной? Кто заложил в нее это – демоны или боги? Или и те, и другие – ведь демонические порывы и наша нежность, конечно же, представляют собой две грани одной и той же сущности. Чтобы ощутить нежность и жить в согласии с этим чувством, необходимо посмотреть в лицо демоническому. Нежность и демоны кажутся вещами несовместимыми, но если одно из них подавляется, то уходит и другое. Не надо бояться демонов, говорю я вам. Смотрите на них, не отворачивайтесь и не прячьтесь, и тогда очень скоро они уже не покажутся вам страшными, у вас появится смелость.

Вот, Кане и Парэ здесь, перед вами. Они не побоялись демонов, они смело пошли им навстречу; они упивались страстью и демоническим, которое неизбежно связано с ней; они страдали и любили. Но именно потому, что они прямо смотрели в лицо демоническому, они стали настоящими людьми, то есть такими, которые сами выбирают между добром и злом, и делают этот выбор в пользу добра.

Вот, говорю я, Кане и Парэ здесь, перед вами. Они пришли на ваш суд без принуждения, добровольно. Вы спрашиваете, оскорбили ли они богов своими поступками? Я не знаю, боги молчат, я не слышу их голос… Но то, что Кане и Парэ пришли на суд, – богам угодно, можете мне поверить. Первый шаг к изгнанию демонов из нашей жизни сделан; что будет дальше, решать вам, люди.

– Дочь свою выгораживает, – громко и отчетливо произнес Тлалок.

На площади установилась мертвая тишина; взоры всех собравшихся были обращены к Араваку. По выражению лица вождя нельзя было определить, однако, одобряет или осуждает он речь Баиры.

– Ты закончил, верховный жрец? – спокойно спросил Аравак.

– Да, – ответил Баира.

– Хорошо, – сказал Аравак по-прежнему невозмутимо, но в его глазах промелькнули зловещее искорки, – настолько зловещие, что Баира весь сжался. Испуганно глянул он на Кане и Парэ, кое-как доковылял до своей циновки и