У собора начались речи. Толпа согласно внимала ораторам. Юноши, поставленные перед выбором, по обыкновению, воображали себе героическую смерть. Старики вспоминали прожитые годы с затаенной гордостью, будто собственных детей; пытались отыскать доказательства того, что хитростью и умеренностью можно добиться от жизни большего. В конце концов, жизнь всегда лучше смерти, хотя наивная храбрость погибшего героя глубоко затрагивала сердца – ведь старики тоже когда-то были молодыми и наивными, однако суровая школа жизни значительно умерила юношескую восторженность. Итак, молодежь с ликованием превозносила героическую гибель, а старики вспоминали, какой ценой досталось им выживание.

– О Шавез, мой великий соотечественник! – воскликнул перуанский посол. – Родина гордится тобой и в моем лице склоняется над твоим гробом, воздавая тебе почести. И пусть родные оросят могилу слезами, однако нациям не пристало рыдать и жаловаться на судьбу; твоя отчизна славит тебя, ее знаменитого сына, пожертвовавшего жизнью ради светлых идеалов…

Люди, собравшиеся полукругом вокруг катафалка и на ступенях собора, расступились, пропуская группу обмороженных горных проводников с носилками, заваленными венками из альпийских цветов – эдельвейсов, арники, незабудок и рододендронов. Носилки установили по обе стороны у входа в собор.

– Мы увидимся с тобой там, за облаками, – произнес один из проводников, хлопая себя по обмороженным щекам.

– С самого раннего детства ты отличался неукротимой энергией, – продолжил посол, – и твоя смерть служит тому ярким примером. Сильный и смелый, ты пролетел над вечными снегами высочайших вершин на хрупком аэроплане, как символ отваги и гениальности человеческого разума.

Мэр объявил, что именем погибшего героя назовут городскую площадь.

На панихиде присутствовали родственники авиатора и высокопоставленные зарубежные гости. Все стояли, устремив глаза в сумрак собора, где не блестела даже золотая утварь. От плит пола веяло холодом; здесь, в церкви, а не на усыпанных цветами улицах, благочестивая паства пыталась отказаться от желания жить.

– Шавез, отчаянный смельчак, неукротимый храбрец, увидевший Альпы с высоты птичьего полета и покоривший их, – возвестил каноник, – гордый, отважный юноша, быстрее орла пронесшийся над горами и долинами; Шавез, триумф которого заставил нас трепетать в восхищении… Шавез покинул наш бренный мир.

В соборе Дж., стоя рядом с мсье Шувеем и Матильдой ле Дирезон, размышлял об Эннекенах. Камилла готова была стать его любовницей. Мсье Эннекен не осмелится стрелять в Дж. еще раз – супруга наставила ему рога, однако отомстить за себя он так и не смог, а потому последующая измена значения не имела. Ему придется признать право жены завести любовника – разумеется, с соблюдением всех правил приличия, – при условии, что ему самому это обеспечит определенную свободу и не доставит дальнейших неудобств. Камилла проникнется к нему благодарностью и будет обожать и любовника, и супруга – впрочем, по-разному. Изредка выполняя супружеский долг, она будет искренне считать, что по-настоящему принадлежит только своему возлюбленному, ради которого и терпит домогательства мужа.

В соборе горели сотни свечей; в потоках нагретого воздуха пламя мерцало и колыхалось; огоньки по соседству тянулись друг к другу, будто совещаясь между собой; пламя вспыхивало; одни язычки пламени вздымались ввысь, а другие, наоборот, пригибались, распластывались вокруг фитиля, словно в поисках воздуха.

Чтобы не раздражать мужа, Камилла потребует от любовника скрытности, пунктуальности и определенной финансовой поддержки. Чтение Малларме она забросит, потому что его стихи будут слишком живо напоминать ей о том, как она – единственный раз в жизни – осталась наедине с собой. Впрочем, она найдет утешение в творчестве другого, более приземленного поэта. Со временем всё устроится, все будут довольны. От скуки или повинуясь сентиментальному порыву, Камилла с несвойственной ей пылкостью разделит супружеское ложе с мсье Эннекеном и решит, что на самом деле принадлежит только мужу. Эта мысль незамедлительно вернет ее в объятия любовника, и Камилла начнет убеждать себя, что желает принадлежать исключительно ему. Достигнув желаемого, она воспользуется удобным случаем (в ожидании которого посвятит себя детям и знакомым) и проверит крепость своих уз, снова предложив себя супругу. Эти метания, сопровождаемые необъяснимым возбуждением, могут продолжаться бесконечно. Поначалу она с нетерпением будет возвращаться к любовнику, но постепенно (особенно в умиротворенном настроении) осознает, что принадлежит им обоим, а еще больше – подросшим детям. После чего Камилла поймет, что в любовнике ее привлекает не страсть, а интеллект. Лет через десять, если ей повезет, она обзаведется вторым любовником, а первый – с некоторыми ограничениями – станет исполнять роль супруга. Если же ей не улыбнется удача, то Камилла удовольствуется встречами мужа (который к тому времени займет пост в совете директоров «Пежо») с любовником, дабы в беседе и воспоминаниях ощутить себя принадлежащей им обоим. В старости, мельком взглянув в зеркало, она увидит, что осталась одна и никому не принадлежит, но к тому времени уже будет думать только о смерти, не оставляющей иного выбора. Перед смертью все одиноки.

– Он поднялся в небеса, совершив знаменательную победу на пути к покорению мира, – продолжал каноник. – Он был бесстрашным первопроходцем, обеспечившим прогресс человечества. Его доблестное достижение открывает перед нами сияющее будущее – границы, разделяющие страны и нации, исчезнут навсегда, блага цивилизации проникнут в самые отдаленные уголки земного шара…

Матильда ле Дирезон, заметив Дж. неподалеку, с любопытством окинула взглядом его руку на черной перевязи. Подруги успели обсудить случившееся до отъезда Камиллы в Париж и решили, что Джи – заправский донжуан, в жизни которого были сотни любовниц. Впрочем, Камилла заявила, что это не имеет никакого значения.

Матильду занимали два вопроса. Во-первых, что именно заставило Камиллу так быстро поддаться его обаянию? Второй вопрос относился к ней самой. Почему Дж., у которого были сотни женщин, не попытался ее обольстить? Вопросы переплетались, как нити красного шелкового ограждения на конце скамьи. Матильда, слушая панихиду, рассеянно раскачивала канат.

Лицо у нее было глуповатым, как у человека недалекого, не желающего или не способного предаваться глубоким чувствам и играм воображения. На ее лице отчетливо читалось: «Все, что происходит, происходит со мной. Со мной. Со мной!»

Дж. глядел на покачивающийся красный канат ограждения и обдумывал план действий. Он поедет в Париж, нанесет визит Эннекенам, демонстративно проигнорирует Камиллу, успокоит супруга и завяжет бурный роман с Матильдой ле Дирезон. Таким образом он отомстит Эннекену, представив все произошедшее как нелепое недоразумение, вызванное неумелым флиртом супруги; потом объяснит Камилле, что страсть по натуре своей неконтролируема, а любовник – не супруг. Интрижка с Матильдой будет непродолжительна, после чего он исчезнет из их круга. Жаль, конечно, что между мсье Шувеем и Матильдой ле Дирезон отношения сугубо практические, но самолюбие Шувея наверняка будет уязвлено, в этом Дж. не сомневался.