кричать под окнами, и мама (тогда Наташу еще так звали) сказала, что это революция. У мамы был испуганный вид, и Лиза заплакала. А потом пришло письмо утром за чаем. Мама прочла его и упала на пол, и чашка упала со стола и разбилась. Когда мама встала, она сказала, что папу утопили матросы в море и что он теперь на небе. Лиза не понимала, как же так: раз папа в море, то как же на небе? Или он стал летающей рыбой? Тогда он может жить и в море, и в небе.

А когда они уехали в Константинополь, Лиза поняла: папа живет там, далеко, где море встречается с небом. Лиза целыми днями лежала в темном коридоре гостиницы на пыльном сундуке. Как раз над сундуком было маленькое окно, и в нем кусочек моря и кусочек неба. Вечером на кусочке неба зажигалась белая звезда, кусочек моря темнел и волновался.

Лиза не спуская глаз смотрела в окно. Там живет папа, там, где море встречается с небом. Может быть, он хоть на минуту выплывет к Лизе. Неужели он совсем забыл ее? Она никому не говорила об этом, даже Коле. И когда ее иногда водили к морю, она незаметно бросала в волны крошки хлеба, для папы.

Мама (тогда она все еще была мамой) служила в ресторане. Она плакала: «Я не могу. Я устала. Мои ноги болят». Лиза садилась на пол и гладила ее ноги. Неужели такие красивые ножки могут болеть? Коля целовал маму. Мама обнимала их обоих: «Бедные мои сиротки. Только для вас. Если бы не вы, я не стала бы так мучиться. Я бы давно умерла».

Через два года Лиза уже поняла, что папа умер, и очень стыдилась летающей рыбы. Ей это казалось грехом. О летающей рыбе никто так и не узнал.

Они переехали в Париж. Мама стала продавщицей в магазине. И тут и случилось. Она вдруг опять стала веселой и все пела. Как-то вечером — Лизе уже было девять лет, а Коле двенадцать, и они ходили в школу — мама сказала им, чтобы они никогда больше не называла ее мамой, а Наташей. И что теперь они заживут хорошо. Она встретила своего двоюродного дядю Сашу, и он очень богат.

Никто никогда не слыхал прежде о дяде Саше. А на следующий день пришел он сам, толстый, черный армянин с большим бриллиантом на пальце. Из отельной комнаты переехали в квартиру в Пасси. Колю отдали в пансион — он грубил дяде Саше. Лиза тогда много плакала. На лето уехали в Трувиль.

Лиза, не открывая глаз, удобнее подложила подушку под голову.

Трувиль. Это уже она хорошо помнит.

…Был час отлива. Море отошло далеко, обнажая широкую белую мель. На серых волнах качалась лодка, и в ней рыбак в красной куртке. На сером небе стояло дымно-розовое солнце.

Лиза шла босая по щиколотку в воде. Зеленый толстый краб осторожно, боком пробирался между раковинами. Лиза нагнулась, перевернула его на спину. Краб стал быстро перебирать клещами, стараясь закопаться в песок.

Какой большой. Отнести его в пансион, чтобы его сварили к обеду? Она пожала плечами. Очень нужно. И так сыты будем. Подняла краба и бросила в воду. «Иди домой, глупый. Живи себе на здоровье…» Вот уже скоро месяц, как она здесь и все еще не может привыкнуть. Она вздохнула, посмотрела вдаль. Какое странное море, какое странное небо. Все такое бледное, туманное. Даже солнце. И ветер совсем особенный, легкий, влажный, неощутимый. И песок серый. Никогда она не думала, что бывает такая природа.

Как во сне.

У бело-оранжевой палатки сидела Наташа, читая французскую книжку. Лиза тихо подошла и села рядом.

— Наташа, расскажи мне про Москву.

Наташа рассеянно подняла глаза:

— Иди играть, Лиза.

— Скучно.

— Лови крабов.

Лиза покачала головой:

— Не хочу. Вот я читала, что в России собирают грибы. Это весело, должно быть.

— Глупости. Крабов гораздо веселее. Иди к детям, не мешай мне.

Лиза послушно встала. Мальчик пускал кораблик на веревке.

— Это ты капитан? — спросила его Лиза.

— Я; видишь, у меня золотые пуговицы.

— Отчего же ты не плаваешь тогда на своем корабле?

— Глупости. Ведь он потонет.

Лиза кивнула:

— И отлично. И ты с ним.

Мальчик сердито отвернулся.

Дальше дети строили крепость из песка. Лиза постояла, посмотрела на них. Стоит тоже стараться. Все равно прибой ее смоет.

Лиза снова подбежала к матери:

— Наташа, скажи, как с Тверской пройти к Кремлю?

— Что?

— Как пройти к Кремлю?

— Ах, ты опять со своей Москвой. — Наташа поправила юбку на голых коленях. — Не помню. Вот будешь в Москве, тогда и узнаешь. А теперь не приставай.

Лиза, прищурясь, смотрела на бледные волны.

— Наташа, можно мне купаться?

— Ты уже купалась утром. Два раза вредно.

— Мама, позволь. Жарко. Позволь.

Наташа лениво морщится:

— Ну хорошо. Иди, только будь осторожна.

Лиза быстро раздевается в палатке, натягивает желтое, еще не просохшее трико.

Она бежит через широкую мель. Скорей. Скорей. Вода совсем теплая. Лиза взмахивает руками и плывет. Какие чудные волны. Как хорошо.

Она опрокидывается на спину. Конечно, она сможет продержаться так часов шесть, даже больше.

Рыбак в красной куртке гуляет теперь по пояс в воде, наблюдая за купающимися.

— Вы плаваете как рыба, — говорит он ей.

Она краснеет от удовольствия.

— Я тренируюсь.

— Зачем? Хотите Ла-Манш переплыть?

— Нет. На всякий случай.

Она ныряет, высовывает мокрую голову из воды и фыркает.

— На какой такой случай? — удивляется он.

— На случай кораблекрушения, — говорит она серьезно и отплывает от рыбака.

Они обедают за отдельным столиком.

— Лиза, подбери локти.

Дядя Саша и Наташа, как всегда, тихо ссорятся.

— Так ты опять пойдешь в казино? — спрашивает дядя Саша.

— А почему бы мне не пойти?

— Потому что я тебя прошу.

Наташины серые глаза становятся влажными. Дядя Саша сердито передвигает банку с горчицей.

— Ну конечно, ты несчастная, ты жертва. Послезавтра уезжаем. Хотя бы…

Лиза роняет вилку на пол.

— Уже послезавтра.

Дядя Саша оборачивается к ней:

— Не умеешь прилично есть. Такая большая девочка.

В окне видны белые кусты роз, зеленая трава, бледное небо.

Обедать кончают молча. Лиза сбрасывает фиги с тарелки и прячет их в карман.

Лиза медленно идет по усыпанной песком дорожке. Она нагибается, нюхает левкои. Она гуляет перед сном, и ни до чего ей дела нет, кроме этого сада, этих левкоев и кустов роз.

Но, дойдя до ели, она оборачивается, не следят ли за ней, быстро вбегает в белую беседку и захлопывает дверь.

Никто не видел. Она опускается на корточки, поднимает одну из половиц, шарит