Говоря это, Макс набивал трубку, отметив краем сознания, что держится молодцом — даже пальцы не дрожат. Теперь же он замолчал, прикуривая от зажженной спички, и Котовский тут же перешел в контрнаступление.

— Дела политические — они и завсегда будут сами по себе. В Гражданскую комиссары командирам не подчинялись… — и осекся, сообразив, какую сморозил глупость.

— Так точно, — подтвердил Кравцов, пыхнув трубкой. — Командиры подчинялись комиссарам, а те в свою очередь Политуправлению, которое находилось в прямом подчинении РВС, или напрямую Реввоенсовету армии или фронта. Ну, а те, соответственно, РВСР.

— Ну, то дело прошлое! — Котовский жестко, впрочем, без хлопанья, положил пухлую ладонь на стол. — А нынче вопрос по-другому стоит. Михаил Васильевич тебе не чужой. В двадцать первом, если бы не он, да Иона[41], был бы ты сейчас, Макс Давыдович, в лучшем случае пенсионером. И никаких тебе Рашелей и округов. Окурок, — кивнул он на пепельницу.

— Оскорбляешь? — прямо спросил Кравцов.

— Та, ни в жизнь! — осклабился, переходя на одесский выговор замнаркома. — Я тебе, товарищ Кравцов, жестокую правду жизни излагаю, а ты слухать не желаешь. Ну что ты, в самом деле, кочевряжишься, Макс Давыдович! Фрунзе же тебя все время опекает. Где бы ты был, если бы не он! И смотри! Михаил Васильевич своих людей не бросает, на меня взгляни. На Иону, на Ивана[42]! На Лебедева![43] На себя, в конце концов, посмотри! На Питер кто тебя поддержал? Думаешь, само с неба упало? А на Управление? Полагаешь, Троцкий такой вопрос без наркома утрясти может? Твою кандидатуру, между прочим, в ЦК и на Политбюро обсуждали. А сольются органы управления, объединишь Региступр и Военконтроль, Феликс с жадности удавится! Дело говорю!

— А Льва куда?

— Так у Льва ВСНХ, разве мало? Можно и наркомат или еще что, а РККА пусть будет в одних руках, и потом Фрунзе Троцкому не враг, ты же знаешь!

— А я вам, зачем понадобился? — вопрос напрашивался.

— Так, говорят, на Пленуме тебя в ЦК кооптировать собираются.

"Собираются, значит… Ну-ну…"

Выходило, что Котовский "умный, умный, а дурак". Одним словом, переоценил его Макс. Не так и умен, и хитрости его не такие уж и "хитрые".

— Я должен подумать. — Кравцов, выцедил очередную порцию коньяка, по правде сказать, даже не ощутив его вкуса, улыбнулся "осоловело" и мигнул, как если бы боролся со сном. На этом, собственно, разговор и закончился.

6.

— Ну, ты и набрался! — Рашель смотрела на Кравцова без осуждения, скорее с интересом, и все-таки сочла нужным подпустить в голос язвительного холодка и укоризненно покачать головой. — С кем пил-то?

— С одним человеком… Как думаешь, горячая ванна в половине двенадцатого — это буржуйство, или все-таки можно себе позволить?

— Тебя еще сильнее развезет…

— Нет, не думаю. — Макс прислушался к ощущениям. Получалось, что не так он и стар. Вполне. И горячая ванна ему не помешает, скорее наоборот.

— Ладно, — пожала плечами Рашель. — Уголь есть, сейчас горелку разожгу.

Горелка — угольный бойлер — была предметом гордости хозяйственного управления.

"Ну, хоть за это я Котовскому ничего не должен!" — Макс снял поясной ремень, положил кобуру с "люгером" на тумбочку со своей стороны огромной и, честно говоря, излишне роскошной кровати, являвшейся центральным компонентом спального гарнитура, стянул через голову летнюю рубаху, оставшись в исподнем.

"Вот же, сука!" — подумал он, усаживаясь на пуфик, чтобы стащить с ног сапоги.

Разговор не шел из головы, не покидали тревожные мысли. Алкоголь не сглаживал эмоции, не смягчал гнев, но верить ему опасно. "Под водочку", порой, принимались такие решения, что мама не горюй! Следовало обождать, и обдумать все на свежую голову, "отмучившись".

"Ну, все-все!" — осадил себя Макс, стаскивая второй сапог.

— Это ничего, что я в исподнем пробегусь? — спросил он через открытую дверь.

— Вы что, керосин пили? — откликнулась откуда-то издали Рашель. — Ты бы еще чего спросил!

Вопрос действительно был так себе. Глупый, одним словом, вопрос.

Кравцов размотал портянки, снял шаровары[44], бросил на себя взгляд в напольное зеркало и покрутил головой.

— Бывает и хуже.

— Ты что-то сказал? — тут же откликнулась Рашель.

Он и не слышал, как она появилась в дверях.

— У тебя папиросы есть?

— Есть, — она вошла в спальню, обошла кровать и, достав из своей тумбочки коробку дукатовской "Герцеговины Флор", бросила папиросы на его сторону плотного шелкового покрывала, темно зеленого, расшитого как бы потускневшим золотом. Нечто похожее, помнилось, было в спальне родителей… давно и неправда.

— Спасибо, — Макс взял папиросу и пошел в ванную.

Облицованная белым и голубым кафелем, ванная комната была просторна и пуста, лишь в центре помещения высилась солидных размеров чугунная ванна на львиных ножках. Монстр, судя по всему, еще дореволюционный, но на удивление, хорошо сохранившийся. Во всяком случае, эмаль нигде не оббилась, и шестигранные гайки-муфты из бронзы и латуни масляно отсвечивали на темных железных трубах. В колонке гудел огонь, и из крана лилась мощной струей парившая в прохладном — остывшем к вечеру — воздухе вода.

Макс постоял немного, дожидаясь, пока наберется побольше горячей воды, потом разделся, бросив пропотевшее исподнее в угол, подошел к колонке, прикурил от огня, почувствовав на лице жаркое дыхание пламени, и, забравшись в ванную, с облегчением вытянул ноги. Вода внезапно оказалась, пожалуй, излишне горячей, но так даже лучше. Она не просто согревала, жгла, приводя в равновесие напряженные нервы и уставшее тело.

— Не помешаю?

— Ты мне никогда не мешаешь.

Рашель явилась с табуреткой в руках и зажженной папиросой в губах. Посмотрела на Кравцова внимательно, пыхнула сизо-прозрачным дымком, поставила табурет неподалеку от ванны, села.

— Рассказывай.

— Не надо тебе этого.