Сколько лет Февронии?

А моя Феврония волею судеб стала «ровесницей» Панночки. Потому что в том же 1982 году Евгений Фёдорович Светланов, ставивший вместе с Борисом Александровичем Покровским «Сказание о граде Китеже…» в Большом театре, объявил конкурс на роль девы Февронии.

Ему хотелось послушать молодых исполнительниц. В составе уже значились две замечательные певицы, которые на тот момент были в Большом театре — Галина Калинина и Маквала Касрашвили. У Светланова же была идея пригласить именно молодую певицу…

А потом Покровский, в канун 1983 года уволенный с поста главного режисёра Большого театра, отказался. Якобы из-за плохого самочувствия. Всей подоплёки тех событий я не знаю. Но очень сильно сомневаюсь, что Покровский не нашёл общего языка со Светлановым. И на постановку тогда был приглашён из Питера Роман Иринархович Тихомиров, вообще-то более известный как кинорежиссёр.

Феврония, как мне кажется, и должна быть молодой. Конечно, нагрузка на голос у неё просто сумасшедшая, в одном первом акте, по подсчёту самого Римского-Корсакова, — около пятидесяти минут пения. С учётом открытых Светлановым купюр и его чуть замедленных, для лучшего постижения красот музыки, эпически-сказочных темпов. Это такой русский «Парсифаль»…

Сравнение в целом уместно и правомерно: у Вагнера и у Римского много общего — и в оркестровке, и в соотношении оркестра и певца. «Китеж» — это такая же, как у Вагнера, сквозная драматургия без законченных номеров. Это насыщенность оркестровки, это введение новых инструментов — даже народных, этнических.

У Вагнера — народные валторны, которые аккомпанируют народным же оркестрам в Германии, а у Римского — дудки и сопели, введённые в оркестр «Китежа». При том, что у Римского голос — всегда главный, как бы «над оркестром».

Ступая по мягкой траве

Объявили прослушивание — на всесоюзном уровне. Я посоветовалась со своими педагогами и получила ответ: «Пробуй!»

А от Надежды Матвеевны Малышевой так и вовсе услышала: «Любанечка, если за пультом Светланов, ты можешь ничего не бояться, потому что ты будешь ступать, как по мягкой траве». А Елена Ивановна Шумилова, которая, кстати, сама пела с Евгением Фёдоровичем Февронию в концертном исполнении, сказала: «При том, что делает Светланов с оркестром, бояться совершенно нечего. Так что будем работать!».

И вот — самый конец 1982 года. Бетховенский зал. Большой театр. Слушают двадцать пять певиц со всего Советского Союза — из Киева, из Минска, из Еревана, из Баку, изо всех городов и весей.

Пою и я, пою сцену письма Татьяны и арию Сервилии. И выбор падает на меня. Уже потом Анатолий Иванович Орфёнов, который тогда заведовал оперной труппой Большого театра, передал мне резюме Светланова: «Да, она ещё совсем молодая, но в ней есть невероятная музыкальность, есть ощущение фразы и красивый, полётный тембр».

На прослушивании был и Илья Сергеевич Глазунов, художник-постановщик спектакля, который сказал: «Хочется, чтобы это был светлый, лёгкий и очень молодой образ».

И действительно, Нина Александровна Виноградова-Бенуа, его жена, сделала совершенно фантастические костюмы! На мне была белая льняная рубаха, шитая красным крестом, на ней — синяя, под Гжель, иконка Божией Матери и синий же букетик васильков… Настоящее чудо! И веночек из васильков и ромашек на светлых струящихся волосах. Они, видимо, сразу и живо нарисовали себе картину моего, так сказать, внешнего соответствия…

А Светланов тогда сказал: «Люба, быстрее учите „Китеж“. Можете через две недели сдать мне первый акт под рояль?» И я выучила «Похвалу пу́стыни» за две недели. Я сначала шла на уроки к Лие Абрамовне Могилевской, потом бежала к Любови Анатольевне Орфёновой — мы просто не расставались друг с другом.

Музей града Китежа в селе Владимирское Нижегородской области

Озеро Светлояр

И когда я этот первый акт выучила, выдолбила, вызубрила, я пошла к Светланову. Он одобрил и сказал: «Всё, дальше вы у́чите, а занимаюсь с вами я сам».

Я стала ходить на уроки к Светланову домой, на Смоленскую, он садился за рояль… и начиналась какая-то Божественная литургия. Я бы сказала именно так, поскольку и за роялем, и за пультом Большого театра Светланов был подобен священнослужителю в храме. Да и сам «Китеж» по праву называют иногда оперой-литургией.

По тому как он играл и пел — за всех персонажей! — мне становилась абсолютно ясной картина того, как будет звучать спектакль.

Русский алфавит как послание человечеству

Евгений Фёдорович вообще обожал «Китеж». Он настаивал, что это один из краеугольных камней русской музыки. Тем, кто не прошёл, не пел «Китеж», вряд ли дано понять, что такое русская музыка, говорил он. «Китеж» — последняя из опер Римского-Корсакова, которую он услышал при своей жизни — премьера состоялась в 1907 году.

Это уже зрелый, знающий себе цену мастер со своим, полностью сформировавшимся стилем, своей палитрой музыкальных красок, своим пониманием русского эпоса. Либретто «Китежа» — абсолютно оригинальное произведение, соединившее в себе множество русских преданий. Оно совсем не следует в точности за известной легендой, за каноническим житием Февронии Муромской, в котором она — просто большое, преданное, любящее до конца сердце!

У Римского-Корсакова и Бельского Феврония ещё и предстоятельница за своё Отечество, молитвенный щит всея Руси. Женское воплощение преподобного Сергия Радонежского! Она и благословляет, она и защищает, она и отмаливает, она даёт и слова напутствия, она противостоит как «юродивому» злу в лице Гришки Кутерьмы, так и злу эпическому, вселенскому, каковым татарское нашествие обрушилось на Русь.

У русского человека издавна сложилось доброе отношение к юродству и юродивым: бессребреники, правдорубы… Но есть юродство, так сказать, не только со знаком плюс, но и со знаком минус. Таков Гришка Кутерьма, в котором очень сильно демоническое, страшное, чертячье, я бы сказала, начало.

Исполнитель роли Кутерьмы должен быть даровитым драматическим актёром — иначе Кутерьмы просто нет. Это такой охальник, сущностный провокатор, который за сиюминутный момент какой-то выгоды запросто может, издеваясь, предать, оболгать — как он и поступил с Февронией! — любого из своих. И потом у он у неё же и просит: «Княгинюшка, ну дай мне хоть хлебца чуть-чуть, дай мне водички хлебнуть…» Он может глумиться над самым святым в человеке, когда он ей говорит: «Ах, жених твой? Ну давай молись за него, уже поздно молиться…»

Ничего подобного нет, например, в Юродивом из «Бориса Годунова». Он остро чувствует, он режет правду-матку, но не хочет при этом насолить, сделать гадость, уколоть, ужалить, просто сделать больно. А этот — хочет!