и наугад шла к лифту, который отвезет меня обратно в желтую комнату, где мы ее потеряли.

Инстинкты важны. И сейчас они говорят мне, что я в опасности. Что грядет нечто ужасное. Я не знаю что и не знаю как… я даже не знаю кто. Но даже костным мозгом я чувствую, что, если не выберусь из этой машины, что-то случится. И потом это что-то будет уже не остановить.

– Что теперь?

Я подскакиваю и оглядываюсь по сторонам. Не знаю, кто это спросил, поэтому просто пожимаю плечами.

– Мне нужно подумать, – говорит Харпер.

Она снова села за руль и снова выглядит как в начале поездки: вся приглаженная и аккуратная. Однако я вижу, как трясутся ее руки. Я все еще вижу ту сторону Харпер, которую она пытается скрыть.

– Нужно развернуться, – говорит Джош и, изогнувшись, выглядывает в окно. – Будет непросто. По обеим сторонам канавы.

– Ладно. Значит, у нас ни карты, ни телефонов, – напоминает Брекен.

Он тоже сидит спереди. Не знаю, как так вышло, но мы вернулись на изначальные места.

– И, судя по всему, здравого смысла у нас тоже ни капли, поэтому воровка ножей поедет вместе с нами.

– Все вместе, как одна большая семья, – нараспев говорит Кайла.

В ее приторном голосе таится яд.

– Подожди…

Это Харпер. Она поворачивается к Брекену:

– Мне нужно знать про тот телефонный разговор.

– Это не…

– Мне нужно знать. – Она обрывает его ответ и смотрит прямо в глаза.

Щеки Брекена опять заливаются краской. Ему стыдно. Или, может, он злится.

– Ты не поймешь.

– А ты объясни.

Он пожимает плечами.

– Мне нужно поменять специальность.

– В смысле? – спрашивает Джош.

– Я завалил биохимию во втором семестре. И генетику. На медицинский меня не возьмут.

Я ничего не понимаю.

– Подожди-ка. И это твоя страшная тайна? Ты что, не можешь просто перейти на другой факультет?

– Разумеется, могу. Но не в этом дело. Понятия не имею, как им рассказать. Это не просто «другая специальность». Это медицина.

Кайла хихикает и машет на Брекена рукой.

– Ох, боже мой. А я-то думала, от тебя школьница залетела или что-то вроде того.

Харпер поворачивается к ней:

– Но ты же говорила, что слышала звонок.

– Ну да! И он такой «я облажался», и «все очень плохо», и «они не смогут смотреть на меня как раньше».

Кайла смеется резким лающим смехом.

– Ах, пожалейте меня, несчастного богатого мальчика! Но я и понятия не имела, что это все из-за такой тупости.

– Да что ты вообще знаешь!

Это Брекен.

Кайла щурится, и глаза ее превращаются в лезвия, совсем как у спрятанного ножа.

– Я знаю, что твоя главная проблема – найти другой способ стать даже богаче, чем ты сейчас. Вот уж трагедия.

– А для тебя все так просто? – Брекен кривится. – У меня оба родители врачи. И дяди тоже. И дедушки, и их братья.

– И что?

– И то, что от него ждут того же самого, – тихо отвечает Харпер, не отрывая взгляда от Брекена. – У его семьи есть определенные ожидания.

– Ожидания? – Он безрадостно смеется. – Я бы сказал, требования. Я буду первым сыном за пять поколений, который не пойдет в медицинский. Пять! И не потому, что у меня есть свои великие планы. А потому, что я слишком тупой.

Наступает тишина. Я вспоминаю, как папа катал меня на плечах, когда мы ездили на озеро. Мне было семь лет. Я перечисляла все профессии, которые знала, и папа заверял меня, что я отлично справлюсь с любой из них. Когда мы говорили о будущем, родители ставили мне лишь одно условие: чтобы я была счастлива. Это, говорили они, единственное мерило успеха.

– Мне очень жаль, – только и говорю я.

– А чего ты сам хочешь? – спрашивает Харпер. – Если бы тебе дали выбор…

– Я бы стал чертовым доктором! – Брекен прерывисто вздыхает и прикрывает глаза. Проходит секунда, потом другая. Когда он заговаривает, голос его звучит мягче: – В общем, я больше ничего не знаю. Я все детство наряжался в папины белые халаты. На половине фотографий я играю со старыми стетоскопами. Дядя много лет называет меня «маленький доктор»… Я всех их подвел, и это ужасно.

– А может, тебе с другими студентами учиться? Собрать учебную группу… – предлагаю я.

– Или стараться больше? – негромко бормочет Джош.

Не уверена, что он хочет помочь.

– Я уже все пробовал. Учебные группы. Репетиторы. Встречи с профессорами. Целыми ночами готовился к экзамену, и все равно получил тройку с минусом.

– Но тройка с минусом – это же проходной балл?

– Проходного балла недостаточно, – говорит он. – На кафедре мне настойчиво посоветовали поискать другую специальность.

– И что с того? – Я пожимаю плечами. – Пошли их куда подальше.

– В прошлом семестре мне сказали то же самое: я тогда завалил два предмета. Я записался на них снова. В этот раз я завалил один и еле сдал другой. – Брекен трясет головой. – Самое ужасное в том, что они правы. Легче не станет. Я не справлюсь.

Мне сложно представить, чтобы мои родители расстроились, если я сменю специальность, но, с другой стороны, у нас и нет наследственной профессии. Мне трудно сложить образ Брекена во что-то целостное. Каждый раз, когда мне кажется, что я в нем разобралась, он делает что-то новое, и я снова ничего не понимаю.

Мне все же по-прежнему кажется, что ему нельзя доверять. Может, он и сейчас играет на публику. Вид у него по-настоящему расстроенный, но внешность бывает обманчива.

– Ладно, – тихо говорит Харпер. Взявшись поудобнее за руль, она кивает и повторяет уже громче: – Ладно.

– Что – ладно? – спрашивает Джош.

– Мне очень жаль, – говорит она, и голос ее звучит искренне. – Думаю, у нас у всех сейчас сложный период в жизни. Но пока мы сидим в этой глуши, мы ничего не можем сделать. Поэтому нельзя останавливаться. Сейчас я развернусь, и мы поедем обратно на главную дорогу. Будем ехать на запад, пока не найдем заправку или полицейский участок. Кого угодно, кто поможет нам вернуться домой.

– Да, ты права. Но ехать нам придется долго, – говорит Брекен.

– Мы проехали несколько дорог, которые наверняка выходили на главную, – говорит Джош.

– Ладно, давайте тогда найдем ту, что ведет на юг, – говорит Харпер. – Оттуда мы ведь сможем попасть на шоссе, с которого свернули, да?

– Ага, – говорю я.

Итак, мы отправляемся в дорогу. Харпер ведет машину совсем не так, как Брекен. Она уже давно не проезжала такой длинный участок, но меня все равно бесит, как осторожно она просчитывает каждое движение. Разворачивается целую вечность,