Поскольку данный лесок привлекал под свою сень многочисленных посетителей, пространство между деревьями было вытоптано так, словно здесь побывало стадо взбесившихся быков. Уцелевшие растения сиротливо жались к стволам берез, большинство которых было украшено различными надписями типа «Нюра + Фома = Разлука» или «Здесь веселился дружный коллектив парикмахерской при магазине «Гастроном» Кировского района».

Встречались и более лаконичные надписи, воспроизвести которые не представляется возможным.

Дружная бригада уныло оглядела оскверненное лоно природы. Пашка вздохнул и тоскливо затянул: «Во поле береза стояла…»

– Но не всюду же такой бардак? – возмущенно воскликнул культорг. – Давайте искать, товарищи…

Коллектив бригады разбрелся по окрестностям, перекликаясь между собой, ругаясь и смеясь. Сварщики резвились как дети. Минут через двадцать подходящее место было найдено. В гуще зарослей шиповника имелась довольно большая поляна, скрытая от посторонних глаз, словно замок Спящей красавицы. Подобное сравнение пришло на ум Джонику. Видимо, она столь же редко посещалась, что и замок, поскольку пробраться сюда можно было, лишь изрядно оцарапавшись. Однако сварщики – крепкие ребята. Подобные мелочи их не страшили. Скоро на расстеленных пестрых лоскутных одеялах появилась разная снедь: вареная картошка, яйца, куски холодного мяса, винегрет в небольшом деревянном корытце, свежая редиска, перья зеленого лука, вяленый лещ и другая, более мелкая рыба. Но, главное, на свет божий были извлечены граненые стаканчики и бутылки с прозрачным как слеза хлебным вином, или, проще говоря, водкой.

И когда стаканчики были наполнены, все вопросительно взирали на культорга, а тот, словно не понимая, что от него требуется, изумленно разглядывал только что пойманного в кулак кузнечика, словно видел данное насекомое первый раз в жизни.

– Толкни речугу, Колян! – крикнул Пашка.

– Давай, Поп, не тяни, давно налито, – поддержали гармониста остальные члены бригады.

Коля в последний раз пристально взглянул на представителя отряда прямокрылых, словно подозревая в нем вредителя, потом отшвырнул подозрительное насекомое, взял стоявший перед ним стаканчик и строго оглядел присутствующих.

– Товарищи! – громко начал он. – Международная обстановка ныне такова, что не время успокаиваться и пребывать в благодушном настроении. На Дальнем Востоке поднимают свою зловещую гадючью башку японские милитаристы. Вдоль всей полосы нашей границы что ни день происходят многочисленные инциденты…

– Да погоди ты с японцами, Колян, – перебил его Пашка, – давай выпьем.

– Успеешь, Тимонин, я коротенько. Так вот. Лезут они к нам через границу… Ага… – Он почесал затылок. – Не дает им покоя наша счастливая жизнь. Злобствуют. Засылают агентуру, всячески вредят. А посему нужна бдительность и еще раз бдительность. Это на нонешний день главное. Враг не дремлет. Теперь по поводу текущего момента. Мы тут собрались, чтобы, так сказать, поздравить нашего товарища Ивана с рождением дитяти. На свет появился новый советский человечек, которому в будущем предстоит защищать нашу родину от внешних… – он помедлил, обвел строгим взглядом присутствующих и твердо произнес: —…И внутренних врагов! Кстати, как его окрестили? Как назвали-то, Иван?

– Виктором, – сообщил Трегубов.

– Хорошее имя, правильное, не знаю, правда, что оно значит…

– Победитель, – подсказал Джоник.

– Вот как! Замечательное имя. И, дай бог, товарищи, чтобы в семействе нашего дорогого товарища Трегубова таких «победителей» с каждым годом становилось все больше и больше.

– Типун тебе на язык! – заорал Иван. – Этого-то не знаешь, куда пристроить, хоть на голову себе ложи.

– Ничего, товарищ Трегубов, улучшим твое жилищное положение.

– Когда?

– Всему свое время. И мы не во дворцах живем. Так выпьем же товарищи за раба божьего и советского Виктора… То есть я хочу сказать: за нового гражданина Страны Советов.

– Хорошо, Поп, врешь, складно, – заключил Пашка, проглотив содержимое своего стаканчика. Он поднялся с земли, взял гармонь и запел:

Служил на заводе Серенька пролетарий,

И был он отчаянный марксист,

И был он член завкома,

И был он член цехкома,

Ну, вобщем, стопроцентный активист.

Жена его, Маруська, страдала уклоном,

Не сознавая времени момент.

Накрашенные губки,

Коленки ниже юбки

Ну, словом, чуждый классу элемент…

Лицо Николая Попова закаменело, взор заблистал сталью, и он уже было отверз уста, чтобы одернуть зарвавшегося гармониста, но в это мгновение, перекрывая звуки гармошки и пение, трубно прокричал Нестеренко:

– Хай живе Иван Трегубов и його жинка, зробившие хлопчика Витюшку. Трохи выпьемо за их здравие.

Забулькала водка, звякнули стаканы, народ приступил к активному веселью. Через полчаса подвыпившие сварщики загомонили, заспорили, пытаясь перекричать друг друга. Не смолкала гармошка. Пашка, видимо, стремился исполнить весь свой репертуар.

Одновременно он выпивал и закусывал, что не сказывалось на темпе и качестве исполняемых произведений. Тематика же песен становилась все острей и злободневней. Вот он запел про то, как из одесского кичмана сбежали два уркана… «С винтовкою в рукою и с шашкой на бокою, и с песнею веселой на губе», – зажмурившись, вытягивал Пашка, словно представляя себя лихим махновцем. Сварщики на минуту притихли, когда прозвучали жалобные строки «товарищ, товарищ, болять мои раны. Болять мои раны в глыбоке». Но еще больше их раззадорило «товарищ, товарищ, за что мы сражались, за что проливали мы кровь?».

– Лихие хлопцы были эти махновцы, – со знанием дела сообщил Нестеренко. – Рубали без пощады и красных, и билых, и жевто-блакитных.

– А желтые, это кто? – с интересом спросил Джоник.

– Петлюры. Помню, под Броварами в дозоре стояли. Бачу, якие-то хлопцы верхами до нас гонють. Мобуть, смекаю, це свои? Тут они из винтарей как вдарять. Вот тоби и свои.

– А ты за кого воевал? – на минуту перестав играть, с интересом спросил Пашка.

– Прекратите эти разговоры, – вмешался культорг. – А ты, Павел, кончай играть антисоветскую музыку.

– Почему антисоветскую? Народные песни…

– Народные! Контрой от них попахивает. Народные – это про степь, которая кругом, и про ямщика. Или про Хас-Булата удалого…

– А хочешь, революционную сыграю?

– Ну, давай.

Пашка растянул мехи гармони и заорал:

– За што Шарлотта кокнула Марата…

– Стой, стой, достаточно! Чтоб ничего подобного я не слышал. Ты с этими своими песенками нас всех под монастырь подведешь.

– А можно «Мурку» или эту «Нас на свете два громилы…»?

– «Мурку» отставить, а про громил давай наяривай. Она вроде разрешена, раз ее в кинематографе исполняют.