– И все же ты моя дочь.

– А вот и нет. Я верю в имманентную справедливость.

– И тебе этого хватает? – спросил Клод, подчеркивая, что смыслов у его вопроса много.

– Мои проблемы кроются гораздо глубже.

– Потому что ты не доверяешь людям. Когда полюбишь до безумия, ты меня поймешь.

– Из-за тебя я не способна на такую любовь. Я не другим не доверяю – себе. И виноват в этом ты.

– Ты только что доказывала, что другая.

– Я не являюсь твоей копией, но во мне много от тебя. Например, глагол «to crave», он является и моим наваждением тоже, но только я не знаю, в чем предмет моего вожделения.

– Любопытно.

– Это не столько любопытно, сколько тяжело психологически. Можно я задам тебе один вопрос?

– Задавай.

– Помимо абсурдности твоей программы мщения, выше моего понимания также ее протяженность во времени. Как тебе удавалось держать перед собой эту не поддающуюся осмыслению цель в течение двадцати лет?

– Потому что времени для меня не существовало. Есть такая рыба, она водится на больших глубинах. Называется целакант, или латимерия. Когда среда лишает ее благоприятных условий и пропитания, она на какое-то время впадает в кому, умирает, то есть переводит себя в состояние полного анабиоза. И продолжается эта смерть до тех пор, пока условия жизни не становятся благоприятными.

– Я знаю, о чем ты, – тихо проговорила Эписен.

Отец не отреагировал.

– Ты неважно выглядишь, – неожиданно заявил он.

– Вот уж кто бы говорил!

– Почему ты не хочешь на меня смотреть?

Эписен заставила себя поднять на отца глаза. Некоторое время это была дуэль взглядов.

– А ты сейчас выглядишь лучше, чем десять лет назад, – заметила она. – У тебя живой взгляд.

– Ты права. Близость смерти радует меня.

– Почему десять лет назад ты не покончил с собой?

– Хороший вопрос. Я не мог отказаться от ожидания какого-то обновления.

– Ты ждал, что Рен к тебе вернется?

– Нет, я давно перестал верить в Санта-Клауса. Но не мог принять, что все закончилось так глупо. Самое ужасное – это не то, что ты чувствуешь себя несчастным, а то, что сознаешь бессмысленность того, что произошло.

Эписен поглядела на аппарат, нагонявший в легкие воздух.

– Это больно?

– Без аппарата я бы уже умер. Поскольку мне в жизни нужен смысл, я рад, что умираю от нехватки дыхания. Моя жажда мести меня буквально удушила.

Эписен посмотрела на электрический провод, подключавший респиратор к розетке. И тут произошла неожиданная вещь: она отключила дыхательный аппарат. За секунду до того она сама не знала, что это сделает.

У Клода были секунды, чтобы понять. Он широко вытаращил глаза. Его дочь с изумлением смотрела, как он задыхается. Через полминуты все было кончено.

По-прежнему ни о чем не думая, Эписен включила аппарат. Потом она вышла из палаты и позвала на помощь.

– Скорее, скорее сюда! С отцом что-то случилось!

Она не играла комедию, она действительно была потрясена.

Прибежала медсестра.

– Мадмуазель, искренне сочувствую. Ваш отец умер.

– Не понимаю, как это?! – выкрикнула Эписен. – Мы спокойно говорили, и вдруг он стал задыхаться…

– Это хорошо, что вы были рядом. Он умер в объятиях любимой дочери. Мы все мечтаем так уйти. Вам нужно кому-нибудь позвонить?

– У меня нет на это никаких сил, – проговорила Эписен, упав в кресло.

– Я позову врача. – И медсестра вышла.

Принц де Линь[15] утверждал, что непредумышленного зла не существует; если же зло совершено предумышленно, то это вульгарность. Согласно его теории, зло, совершенное мгновенно и без размышлений, к разряду грехов не относится.

Эписен де Линя не читала, но оказалась способна измерить глубину его мысли. То, что она совершила поступок, ни на долю секунды не задумавшись, мгновенно оправдало ее в собственных глазах. Она не сошла с ума, она знала, что убила собственного отца. Но на нее, как благодать, снизошло отсутствие угрызений совести.

Более того: в течение нескольких секунд, когда она смотрела, как он умирает, она испытывала невыразимое ликование. Она восприняла это как доказательство – если тут нужны доказательства, – что на них снизошла благодать.

Эписен прекрасно отдавала себе отчет в том, что ее внутренняя уверенность не выдержит никакого анализа. Она помнила, как в одиннадцать лет решила, что когда-нибудь убьет отца. Ненависть к нему не иссякла. И тем не менее она не сомневалась в том, что невинна.

Чтобы не вешать ни на кого свои проблемы, она решила сохранить эту тайну внутри себя. Да и как поделиться тем, что ни один язык не в состоянии выговорить?

Тем временем медсестра предупредила врача.

– Это наша вина? – спросил тот.

– Судя по всему, нет. И все же лучше не углублять этот вопрос. Невозможно совсем исключить временный сбой электричества.

– Как там дочь умершего?

– Потрясена.

– Пусть подпишет бумагу, что у нее нет к нам претензий. Излишняя осторожность никогда не повредит.

Эписен, однако, знала, что подписывает документ, снимающий всякую ответственность как с