– Вот это я и намерен проделать. Если же, напротив, вы – один из членов этого общества, вы сразу же подтвердите это, так, что ли?

– Спрашивайте! – ответил, содрогаясь, Безмо.

– Ибо вы согласитесь со мной, дорогой господин де Безмо, – продолжал Арамис тем же бесстрастным тоном, – что недопустимо состоять в каком-нибудь тайном обществе и пользоваться предоставляемыми им преимуществами, не налагая на себя обязательства оказывать ему, в свою очередь, кое-какие незначительные услуги.

– Разумеется, разумеется, – пробормотал Безмо. – Вы правы… конечно… если бы я состоял…

– Так вот, в этом обществе, о котором я только что говорил и в котором вы, очевидно, не состоите…

– Простите, я отнюдь не хотел сказать этого в столь решительной форме.

– Существует одно обязательство, налагаемое на всех комендантов и начальников крепостей, являющихся членами ордена.

Безмо побледнел.

– Вот обязательство, которое я имею в виду, – произнес Арамис твердым голосом. – Вот это самое обязательство.

– Послушаем, дорогой господин д’Эрбле, послушаем вас.

Тогда Арамис произнес или, вернее сказать, прочитал на память нижеследующую статью орденского устава. Он сделал это с такими интонациями, как если бы читал по написанному.

– Названный начальник или комендант крепости обязан допустить к заключенному, буде в этом встретится надобность и этого потребует сам заключенный, духовника, принадлежащего к ордену.

Он умолк. На Безмо было жалко смотреть, до того он побледнел и дрожал.

– Текст обязательства точен? – спокойно спросил Арамис.

– Монсеньор…

– А, вы, кажется, начинаете понимать.

– Монсеньор! – воскликнул Безмо. – Не потешайтесь над моим бедным разумом; в сравнении с вами я – мелкая сошка, и если вы хотите выманить у меня кое-какие тайны моего учреждения…

– Нисколько! Вы заблуждаетесь, дорогой господин де Безмо. Меня отнюдь не интересуют тайны вашего учреждения, меня интересуют тайны, хранимые вашей совестью.

– Пусть будет так! Пусть вас занимают тайны, которые хранит моя совесть. Но проявите хоть немножечко снисходительности к моему несколько особому положению.

– Оно и впрямь необычно, мой любезный господин де Безмо, – продолжал неумолимый епископ, – если вы принадлежите к тому обществу, которое я имею в виду; но в нем нет ничего исключительного, если вы не знаете за собой никаких обязательств и ответственны только перед его величеством королем.

– Да, сударь, да! Я повинуюсь лишь одному королю. Кому же еще, господи боже, должен, по-вашему, оказывать повиновение дворянин французского королевства, если не своему королю?

Арамис помолчал. Затем своим вкрадчивым голосом он произнес:

– До чего, однако, приятно французскому дворянину и епископу Франции слышать столь лояльные речи от человека ваших достоинств, дорогой господин де Безмо, и, выслушав вас, верить отныне только вам и никому больше!

– Разве вы сомневаетесь во мне, монсеньор?

– Я? О нет!

– Значит, теперь вы больше не сомневаетесь?

– Да, теперь я не сомневаюсь в том, что такой человек, как вы, – сказал со всей серьезностью Арамис, – недостаточно верен властителям, которых он выбрал себе по своей собственной воле.

– Властителям? – вскричал Безмо.

– Да, я произнес это слово.

– Господин д’Эрбле, вы все еще потешаетесь надо мной, разве не так?

– Готов признать, что гораздо более трудное положение иметь над собою нескольких властвующих, чем одного, но в этом затруднении повинны вы сами, господин де Безмо, и я тут ни при чем.

– Нет, разумеется, нет, – ответил несчастный комендант, окончательно потеряв голову. – Но что это вы собираетесь делать? Вы встаете?

– Как видите.

– Вы уходите?

– Да, я ухожу.

– Как странно вы со мной держитесь, монсеньор!

– Я? Странно?

– Неужто вы поклялись устроить мне пытку?

– Я был бы в отчаянии, если б это действительно было так.

– Тогда останьтесь.

– Не могу.

– Почему?

– Потому что оставаться у вас мне больше незачем, меня ждут другие обязанности.

– Обязанности в столь позднее время!

– Да! Поймите, мой дорогой господин де Безмо: «Названный начальник или комендант крепости обязан допустить к заключенному, буде в этом встретится надобность и этого потребует сам заключенный, духовника, принадлежащего к ордену». Я пришел сюда; вы не понимаете того, что я говорю, и я возвращаюсь сказать пославшим меня, чтобы они указали мне какое-нибудь другое место.

– Как!.. Вы?.. – вскричал Безмо, смотря на Арамиса почти что с ужасом.

– Духовник, принадлежащий к этому ордену, – сказал Арамис так же спокойно.

Но сколь бы смиренными ни были эти слова, они произвели на бедного коменданта не меньшее впечатление, чем удар молнии, низвергнувшейся с небес рядом с ним. Безмо посинел, и ему показалось, что глаза Арамиса впиваются в него как два раскаленных клинка, пронзающих его сердце.

– Духовник, – бормотал он, – духовник. Монсеньор – духовник ордена?

– Да, я духовник ордена; но нам больше не о чем толковать, поскольку вы к нашему ордену не имеете ни малейшего отношения.

– Монсеньор…

– И поскольку вы не имеете к нему ни малейшего отношения, вы отказываетесь исполнять его приказания.

– Монсеньор, – вставил Безмо, – монсеньор, умоляю вас, выслушайте меня.

– К чему?

– Монсеньор, я вовсе не утверждаю, что не имею ни малейшего отношения к ордену.

– Так вот оно что!

– Я не говорил также, что отказываюсь повиноваться.

– Но происходившее только что между нами чрезвычайно напоминает сопротивление, господин де Безмо.

– О нет, монсеньор, нет, нет; я хотел лишь увериться…

– В чем же это вы хотели увериться? – спросил Арамис, выражая всем своим видом высшую степень презрения.

– Ни в чем, монсеньор.

Понизив голос и отвесив прелату почтительный поклон, Безмо произнес:

– В любое время, в любом месте я в распоряжении властвующих надо мною, но…

– Отлично! Вы мне нравитесь много больше, когда вы такой, как сейчас, господин де Безмо.

Арамис снова сел в кресло и протянул свой стакан Безмо, рука которого так сильно дрожала, что он не смог наполнить его.

– Вы только что произнесли слово «но», – возобновил разговор Арамис.