У Синьоры был озадаченный вид.

— Ох, извини меня, пожалуйста! Я, видно, все перепутала.

— Ничего удивительного. — Видя, как смутилась учительница, Кэти ее пожалела. — Тут несложно ошибиться. Фрэн — самая старшая из нас, а я самая младшая. Немудрено, что вы приняли ее за мою мать.

Самой Фрэн об этом разговоре она ничего не сказала. Кэти не хотелось, чтобы сестра подходила к зеркалу и с огорчением разглядывала на своем лице ранние морщины. Бедная Синьора была рассеяна и постоянно все путала. Зато она была такой прекрасной учительницей! Ее любили все, включая Бартоломео — парня, который приезжал на мотоцикле.

Бартоломео нравился Кэти. У него была хорошая улыбка, и он все время рассказывал ей о футболе. Он сказал, что, когда настанут очередные каникулы, он покажет ей местечко получше, чем та дискотека, на которой ему и Фрэн приходилось встречаться. Кэти пересказала этот разговор Харриет.

— Так я и знала: ты пошла на эти курсы только ради секса, — категорично заявила подруга.

Они ужасно долго смеялись, хотя мало кто нашел бы тут повод для бурного веселья.

В октябре случилась сильная буря, и в пристройке, где занимался итальянский класс, протекла крыша. Общими усилиями студенты справились с бедой, натаскав в класс старых газет и раздобыв в чулане корявое ведро. Вытирая лужи на полу, они кричали друг другу: «Che tempaccio»[34]и «Che brutto tempo».[35]Чтобы вся группа не мокла под дождем в ожидании автобуса, Барри сказал, что он наденет плащ, сядет на мотоцикл и будет ждать возле автобусной остановки, а когда подойдет автобус, трижды мигнет фарой.

Конни, та самая женщина в драгоценностях, которая ездила на БМВ и, по словам Луиджи, владела несколькими квартирами в городе, сказала, что сможет развезти по домам четверых. Они забрались в ее роскошную машину: Гульельмо — симпатичный молодой человек из банка, его ослепительная подружка Элизабетта, Франческа и юная Катерина. Сначала подъехали к дому Элизабетты, и пока влюбленная пара выбиралась из машины и поднималась по ступенькам крыльца, долго кричали им вслед ciao и arrivederci.[36]Затем направились к дому Кларков. Фрэн, сидевшая на переднем сиденье, показывала дорогу. В этом районе, где жили небогатые люди, Конни ориентировалась плохо. Когда они подъехали, Фрэн увидела мать, выкидывавшую мусорное ведро: в стоптанных шлепанцах и неопрятном халате, которые она носила постоянно, и с неизменной сигаретой во рту, правда, размокшей от проливного дождя. Фрэн стало стыдно и за себя, и за мать, представшую перед Конни в таком неприглядном виде. Конни может подумать Бог весть что, а ведь мать прожила нелегкую жизнь и умела, когда это нужно, быть щедрой и отзывчивой.

— Мама промокнет насквозь, — проговорила Фрэн. — Неужели мусорное ведро не могло подождать до завтра!

— Che tempaccio! Che tempaccio! — театрально воскликнула Кэти.

— Вылезай, Катерина, — сказала Конни, — видишь, твоя бабушка держит для тебя открытой дверь.

— Это моя мама, — поправила ее Кэти.

Из-за шума дождя и хлопанья дверцами никто, казалось, не обратил внимания на эту реплику.

На кухне миссис Кларк с гримасой недовольного удивления рассматривала свою размокшую сигарету.

— Я вся вымокла, дожидаясь, пока вы вылезете из этого лимузина.

— Господи, как я хочу горячего чаю! — проговорила Фрэн, бегом направляясь на плите.

Кэти устроилась за кухонным столом.

— Due tazzi di te,[37]— сказала Фрэн с великолепным произношением. — Con latte? Con zucchero?[38]

— Ты знаешь, что я пью кофе без молока и без сахара, — словно издалека ответила Кэти. Она была бледна.

Миссис Кларк заявила, что не видит смысла оставаться здесь, если в ее присутствии говорят на незнакомом ей языке, поэтому отправляется спать, а если ее муж и их отец когда-нибудь соизволит вернуться из паба, то пусть не оставляет на утро грязных сковородок. С этими словами она удалилась, ворча, кашляя и скрипя ступеньками.

— В чем дело, Кэти?

Кэти подняла глаза на старшую сестру.

— Скажи, Фрэн, ты — моя мама?

Несколько секунд на кухне царила тишина. Раздавались лишь звуки дождя, барабанившего в окно, да шум воды, которую спустили в туалете на втором этаже.

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Я хочу знать: да или нет?

— Ты же сама знаешь, что да, Кэти.

На сей раз молчание длилось гораздо дольше.

— Нет, я не знала. По крайней мере, до сегодняшнего дня. Фрэн подошла к Кэти и хотела ее обнять.

— Нет, не трогай меня. Я не хочу, чтобы ты ко мне прикасалась.

— Кэти, ты знала, ты чувствовала это. Об этом не нужно было говорить вслух, но я была уверена, что ты знаешь.

— А кто-нибудь еще об этом знает?

— Что значит «кто-нибудь еще»? Те, кому надо, знают. Главное, ты знаешь, как сильно я тебя люблю, что я сделаю для тебя все и постараюсь дать тебе самое лучшее!

— Кроме отца, дома и имени.

— У тебя есть имя, есть дом, есть еще одна мама и папа.

— Нет у меня ничего. Я — незаконнорожденная, и ты от меня это всю жизнь скрывала.

— Такого понятия больше не существует. Ты — член нашей семьи с того самого дня, когда появилась на свет, а это — твой дом.

— Как ты могла… — начала Кэти.

— А разве было бы лучше, если бы я отдала тебя чужим людям на усыновление и дожидалась, когда тебе исполнится восемнадцать лет, чтобы познакомиться с тобой — и то лишь в том случае, если бы ты сама этого захотела?

— Все эти годы я считала, что Ма — моя мать. Не могу поверить!

Кэти потрясла головой, словно пытаясь вытряхнуть из нее эту новую, пугающую мысль.

— Ма была матерью и для тебя, и для меня. Она ждала твоего появления на свет с тех самых пор, как узнала о том, что это должно случиться. Она была счастлива, что в доме появится еще один ребенок. Она постоянно говорила об этом, и это было так. И, Кэти, я правда была уверена, что ты все знаешь.

— Откуда я могла узнать? Мы обе обращались к родителям Па и Ма. Все вокруг говорили, что ты моя сестра, а Мэтт, Джои и Шон — наши братья. Откуда же я могла узнать?

— Ну, и что с того? Мы все вместе жили в этом доме, ты всего на семь лет младше Джои, так что все и выглядело, и было вполне естественно.