25 октября 1917 года, в ходе большевистского переворота в Петрограде, участь Временного правительства была решена. Совет министров в полном составе был арестован большевиками. Власть Временного правительства прекратила свое существование. События конца октября 1917 года хорошо известны. О них в советской истории написано так много, как, наверное, ни об одном другом событии в мире. После октябрьского переворота, как писал капитан 2-го ранга Г. К. Граф: «офицерство впало в полную апатию, так как рассчитывать было больше не на что, и всюду казалось непроглядно темно».

Временами в Гельсингфорсе сквозь низкое осеннее небо тускло просвечивало бледное чухонское солнце. Ноябрь моросил дождем и обдувал порывами ветра. Мокрые деревья Эспланады чернели на фоне серого осеннего неба. Мичман Бруно Садовинский в шинели без погон, в накинутом поверх нее дождевике, надвинув глубоко фуражку-мичманку с «крабом» Керенского вместо кокарды, сидел на садовой скамье в начале Эспланады, на том самом месте, где они часто любили бывать с Ириной.

Сегодня было 6 ноября — день корпусного праздника! С утра Бруно чисто выбрился, надел свежее белье, единственную свою тужурку с нарукавными галунами, на манер британского флота, которые хотя и заменили упраздненные погоны, но никогда не достигли вершин той гордости, которую вызывало злато сверкавших офицерских погон. Служба в большевистском флоте его уже мало интересовала. Встречаться ни с кем не хотелось.

В былые годы флотские офицеры, выпускники Морского корпуса, празднично отмечали этот день. После всего кошмара случившегося за этот год воспоминания о корпусе были светлыми и спокойными.

Резкий, порывистый ветер продувал насквозь. Мичман ежился, но продолжал сидеть на скамье, привалившись к деревянной спинке. Воспоминания не отпускали Садовинского. С трудом прервав воспоминания, мичман повел плечами, будто сбрасывая с них прошлые годы, и задумался о ближайшем будущем.

Итак, первое — служить у большевиков он не будет. Второе — надо обзавестись отпускными бумагами и двигаться в Петроград, отыскать там Ирину, потом забрать личные документы из канцелярии Морского корпуса, и, наконец, третье — пробираться на Север, в Архангельск, вслед за своим командиром, капитаном 2-го ранга Кира-Динжаном. Андрей Дмитриевич говорил, что на Севере будут формироваться флотские отряды для борьбы с большевиками, и что он сам направится туда.

4 декабря 1917 года усилиями молодых энергичных офицеров в Гельсингфорсском Морском собрании срочно был созван съезд флотских офицеров. Гельсингфорсское Морское собрание гудело многоликими и разношерстно одетыми группами офицеров. Находясь в зале Морского собрания среди сотен собравшихся на съезд офицеров, мичман Садовинский не столько искал знакомые лица, сколько поражался внешнему виду и форме офицеров: кто был в кителях и тужурках без погон, кто — с нарукавными нашивками на английский манер. Среди старых потертых мундиров мелькали тужурки из нового добротного люстрина. Многие были в гражданском платье, а некоторые — в армейских френчах.

Насколько все это отличалось от офицерского собрания прошлого, 1916 года, — думал мичман Садовинский, — когда он, в этих стенах, познакомился с Ириной. При воспоминании об Ирине сердце защемило. Щеголеватые флотские офицеры, в белых тужурках, с боевыми наградами на груди и золотом погон на плечах, скользили в танце по паркету этого зала. Одной рукой поддерживая даму, другой — придерживая кортик. Сколько здесь было великолепного, пьянящего светского духа. С усилием, сбросив воспоминания, Бруно стал вслушиваться в выступления ораторов.

— Кто мне ответит, где сейчас место офицера? — бросал в зал вопросы молодой, энергичный офицер с Минной дивизии. — Место офицера — в рядах борцов с большевиками — германскими агентами!

Ему бурно аплодировали.

— Россия занялась революцией, а германец-то все прет и прет. Наше место — на кораблях, наш долг — не пропустить его к Петрограду, — говорил следующий выступающий. — Большевики — губители Отечества, продались германскому Генштабу.

Выступающие были эмоциональны и решительны:

— Почему матросы считают, что только они, да рабочие и крестьяне, знают, как вершить судьбу России? Почему мы — офицеры, считаемся буржуями и врагами народа, если наши отцы — инженеры, врачи, педагоги, чиновники? Мы что, не народ? — задавал вопрос очередной оратор.

Были выступления и более конкретные:

— Выборность командного состава привела уже к развалу и разрушению флота! Дальше некуда! Выборность во время войны — это прямая измена. Большевистская Морская коллегия — изменники.

Единодушно поддержали в зале выступление с предложением предупредить «Центробалт» о том, что, если должность командующего флотом будет уничтожена, все офицеры сложат с себя свои обязанности. Офицеры выступали горячо, от всего сердца.

Свидетель и непосредственный участник собрания инженер-механик мичман Н. Кадесников писал позже об этих событиях: «По инициативе нескольких энергичных молодых офицеров в Морском собрании было организовано общее собрание всех морских офицеров, находившихся в Гельсингфорсе. На этом собрании присутствовало около 200 офицеров. Обсуждался вопрос ухода со службы после ухода Комфлота адмирала Развозова и введения большевистского положения».

Тогда же, после нескольких горячих и искренних речей, сказанных без цензуры и наэлектризовавших аудиторию, на словах была вынесена единогласная резолюция по всем присутствующим: отказаться от службы с большевиками. К сожалению, эта резолюция не была немедленно зафиксирована подписями, и под давлением разных обстоятельств в течение времени многие отказались от своего первого решения, оправдываясь тем, что они большую пользу принесут Родине, оставаясь на службе и участвуя в подпольной работе для сокрушения советского режима.

Так или иначе, но убежденно не примирившиеся с советским режимом офицеры пользовались всяким случаем и в разное время группами и в одиночку, часто с подложными документами и под гримом, разными путями, но всегда рискуя жизнью, просачивались через большевистские кордоны к окраинам империи, где организовывались открытые вооруженные фронты борьбы за нашу Россию.

Тяжелые переживания всего произошедшего в стране и на флоте, поиск своего места в событиях весны, лета и осени этого чудовищного, кровавого 1917 года привели Бруно-Станислава Адольфовича Садовинского к продуманному, выстраданному и осмысленному решению — воевать с большевиками. Решению, которое неумолимо вело его к трагическому концу. Но смелые люди всегда надеются на лучшее. Его воля, его характер, его воспитание и понимание человеческой гордости и офицерской чести предопределили тот выбор, который он сделал.

Но был и другой путь. Путь, которым пошел его сослуживец по миноносцу «Расторопный» мичман А. А. Перротте. Путь служения большевикам — путь, который довел Александра Александровича Перротте до глубокой, уважаемой старости в СССР.

Советский военный историк С. Волков, в своей работе «Трагедия русского офицерства» всесторонне исследовавший вопрос о причинах службы некоторых офицеров русской армии и флота у большевиков, писал: «Служба офицеров партии (большевиков), проявившей себя как главный враг и ненавистник офицерства, была, конечно, явлением в принципе вполне противоестественным».