class="p">"И будешь знать снова", - сказал он ей, нежно поглаживая подошвой большого пальца ее макушку. "Это будет не скоро".

"А потом?"

"А потом ты узнаешь правду".

"Она освободит нас?"

Он хотел бы видеть ее лицо, но оно было скрыто дождем. "Только я".

Ее рука выскользнула. Но она не исчезла.

Она была разбита вдребезги - оба - и с тех пор латала себя, как живое чучело, конгломерат идей, мифов и возможностей, бурных мыслей и невысказанных слов, шатко скрепленных клеем и ржавыми скобами, ее внутренности - сено, трава и сухие листья, когда-то красивые и живые, а теперь мертвые, бессмысленные. Мысль о муках, о том, что он годами терзался этим осознанием и решил похоронить его, спрятать в себе, а не принять как реальность, искалечила его не только эмоционально, но и психологически. Оно методично подтачивало его рассудок и силы, став в итоге идеальной питательной средой для агонии и безумия.

На руках и коленях Гарри пробрался к луже света на полу подвала. Он упал на задницу и сидел, задыхаясь и фыркая, уже не от усталости, а в состоянии, находящемся где-то между проклятием и благодатью. Одно было не так уж далеко от другого. В конце концов, они были братьями. Келли сидела напротив него, склонив голову, ее волосы были всклокочены, а тело омыто не дождем, а толстым слоем свежей крови; белки ее глаз выделялись и пугали на фоне багрового цвета. Гарри опустил взгляд на свои руки. Странно, но они наконец перестали дрожать.

Теневые существа ползали вокруг него, как хищные насекомые, кружась вокруг лужи света, приближаясь, но никогда не входя в неё, их рычание и шарканье тел эхом отдавалось по цементному основанию. Мучения Гарри были живы и воплощены, они преследовали его и сейчас, неумолимые и беспощадные.

"Уходите!" - крикнул он. Те, кто был ближе всего, отступили в темноту, но продолжали кружить, как хищные волки, которыми они и были. "Уходите!"

"Ты не можешь страдать за грехи других", - сказала Келли, ее голос был булькающим, а рот и горло полны крови.

"Большинство людей страдают именно за чужие грехи".

"Грех", - повторила она в ответ, - "кажется, это такое архаичное слово".

"Как же нам тогда назвать это?"

"Может, не стоит ничего называть".

"Я мечтал об этом", - сказал Гарри. "Я мечтал об этой крови".

"Я тоже". Она потянулась к нему с таким выражением лица, какого он давно не видел, и ее рука упала совсем рядом, а с кончиков пальцев потекли пунцовые капли. "Мне так жаль, милый".

"Мне тоже".

"Уже очень поздно".

Что-то упало в круг света. Забинтованное существо, все еще испачканное кровью и грязью, вышло из тени и, отчаянно стоная, пробиралось по полу, пока не добралось до Келли. Вблизи, при свете, Гарри увидел, что ноги были отвратительно отрублены, а может, оторваны или отгрызены, а окровавленные, зазубренные обрубки наспех перевязаны грязными бинтами.

Вот как они там работают. Сначала они делают тебя пригодным.

Потом спускают вниз.

Келли нежно потянулась к нему, напомнив Гарри о том, как она однажды потянулась к Гаррету, когда он был совсем маленьким, и притянула тварь к себе на окровавленные колени. Оно тоже потянулось к ней, вцепившись руками в ее шею, словно боясь, что она его отпустит. За бинтами мелькнули те же странно знакомые глаза и устремились на него.

И тогда он понял.

Окровавленными пальцами Келли осторожно сняла повязки с его головы. Остальные подошли ближе, разорвали круг, стали наблюдать...

Подобно тому как, слушая собственный записанный голос, можно обнаружить, что он удивительно чужой, взгляд в собственные глаза иногда приводил к такому же замешательству.

Когда последняя лента упала, открыв истинный ужас, боль и опустошение на лице Гарри Фремонта, его схватили, вырвали из ее рук то, что осталось от его тела, и унесли обратно во тьму. Он кричал и плакал, но его попытки произнести слова не увенчались успехом: ему показалось, что у него отрезали язык или, возможно, раздробили челюсть.

Несмотря на темноту, Гарри смог разглядеть, как остальные тащат то, что явно было им, к лабиринту труб.

"Господи Иисусе", - сказал он, отворачиваясь. "Неужели я в аду?"

Келли закрыла глаза, становясь единым целым с кровью. "Не совсем".

В кошмарах они нахлынули единой волной жестокости и дикости, бледные лица и расширенные глаза больше не были направлены на крыши домов, запутанные сети труб, искалеченную версию его души, корчащуюся в агонии и ужасе, или на эту самую странную ночь, а на него самого. Он вскарабкался по подвальной лестнице к тусклому свету на кухне и пополз вверх по деревянным ступеням, как старый усталый кот, причем летучая мышь была уже не мокрой от пота его рук, а в крови. Разум побуждал его идти быстрее, толкать сильнее, но в теле почти ничего не осталось.

Он слышал, как их челюсти щелкают по его пяткам, чувствовал, как кончики их пальцев задевают его лодыжки, но каким-то образом добрался до лестничной площадки, покатился по кафельному полу и в бешенстве захлопнул дверь подвала как раз вовремя.

Он ухватился за край стола и поднялся на ноги. Дверь распахнулась от взрыва машущих рук, распахнутых бритвенно-зубых пастей и хора первобытных воплей... и этих ужасно широких, влажных, почти детских глаз, горящих целеустремленной яростью.

Но это были кошмарные воспоминания. В тот момент он оказался на крыше своего дома, не понимая, как туда попал. Залитый лунным светом, он стоял у края и смотрел на проходящую внизу подъездную дорожку. Позади него, переползая через водосточные трубы и чердачное окно, следовал Народ Теней... медленно... со знанием дела.

В ясной ночи и свежем воздухе было что-то почти мирное. Своего рода капитуляция, когда добыча в последние мгновения осознает, что охота окончена и осталось лишь то, что было неизбежно с самого начала.

Гарри посмотрел на луну. Улыбаясь сквозь слезы и не оглядываясь на остальных, он распахнул руки, словно желая обнять ночное небо, и шагнул в небытие.

* * *

Сквозь темноту, по одинокой частной дороге... в конце длинной и извилистой подъездной аллеи на небольшом холме с видом на океан стоит красивый летний дом.

Бич-стрит, 14.

Внутри, где когда-то была мебель, голоса и живые существа, теперь пустота и тишина. Лишь шум океана, разбивающегося о близлежащий берег, доносится до Гарри, проходящего через большую пустую комнату с голыми стенами, тусклым деревянным полом, высокими потолками и окнами без занавесок. И там, на полу, лежит Глория Сирси, тот же шарф обмотан вокруг