и всякими украшеніями. Въ нѣкоторыхъ окнахъ пестрѣли крошечныя разноцвѣтныя стекла. За домомъ — маленькая конюшня, какъ разъ для пони, а надъ конюшней маленькая комнатка, какъ разъ для Кита. Бѣленькія занавѣски развѣвались въ открытыхъ окнахъ; въ клѣткахъ, блестѣвшихъ, точно золото, пѣли птички; и весь подъѣздъ и дорожка, которая къ нему вела, были уставлены растеніями; садъ былъ полонъ красивыхъ благоухающихъ цвѣтовъ. Казалось, какъ внутри дома, такъ и вокругъ него, порядокъ и чистота доведены до совершенства. Въ саду не было видно ни одной сорной травки, и судя потому, что вмѣстѣ съ инструментами на дорожкѣ лежали и перчатки, старикъ Гарландъ самъ недавно работалъ въ саду.

Точно очарованный стоялъ Китъ передъ этой прелестной картиной: долго онъ не могъ придти въ себя, но наконецъ рѣшился позвонить. На его звонокъ никто не вышелъ. Онъ позвонилъ еще и еще разъ, потомъ уже звонилъ безъ счета, а дверь все не отворялась. Онъ сѣлъ на сундучокъ и замечтался: вспомнилъ о замкѣ великановъ, о принцессахъ, привязанныхъ за волосы къ стѣнѣ, о драконѣ, вылетающемъ изъ-подъ воротъ, и тому подобныхъ сказкахъ, составляющихъ духовную пищу мальчиковъ его среды, — какъ вдругъ, совершенно неожиданно, дверь тихонько отворилась, и на порогѣ появилась маленькая, прехорошенькая служанка. Она была очень мило и чисто одѣта, не только скромная, но даже степенная съ виду.

— Не васъ ли, сударь, зовутъ Христофоромъ? спросила она.

Китъ вскочилъ съ сундучка, поклонился и сказалъ, что онъ и есть Христофорь.

— Вы, должно быть, давно уже звоните? продолжала дѣвушка:- здѣсь не было ни души: мы всѣ ловили пони и не могли слышать звонка.

Китъ не понялъ, что она хотѣла сказать, но такъ какъ ему неловко было, стоя у порога, забрасывать вопросами незнакомую дѣвушку, онъ снова взвалилъ сундучокъ себѣ на плечи и послѣдовалъ за нею въ коридоръ, оттуда черезъ противоположную дверь во дворъ, гдѣ и встрѣтилъ м-ра Гарланда, который торжественно велъ подъ уздцы своенравную лошадку. Въ это утро, какъ потомъ разсказывали Киту, пони битыхъ два часа бѣгалъ въ своей загородкѣ и не давался никому въ руки, словно поддразнивая всѣхъ.

Старичокъ принялъ его очень ласково; о старушкѣ и говорить нечего. Она стала еще больше благоволить къ нему, когда замѣтила, съ какимъ усердіемъ онъ обтиралъ ноги о половикъ, — такъ усердно, что у него пятки горѣли, прибавимъ мы. Его тотчасъ же повели въ комнаты и начали осматривать во всѣхъ подробностяхъ его костюмъ. И платьемъ, и вообще всѣмъ внѣшнимъ видомъ Кита остались очень довольны. Потомъ ему показали конюшню и его комнатку, которой онъ уже издали любовался; лошадка обошлась съ нимъ очень дружелюбно, а комнатка наверху оказалась очень чистенькой и удобной. Оттуда хозяинъ прошелъ съ нимъ въ садъ и сказалъ ему, что будетъ учить его садовымъ работамъ и всему, что отъ него требуется, и что, съ своей стороны, сдѣлаетъ все, что отъ него зависитъ, чтобы упрочить его счастье и благосостояніе, если Китъ постарается заслужить его расположеніе. Китъ поминутно кланялся и благодарилъ, — надо полагать, что шляпа его значительно пострадала въ это утро. По окончаніи всѣхъ этихъ церемоній, Китомъ завладѣла старушка-барыня. Она подозвала къ себѣ Барбару — такъ звали маленькую служанку — и велѣла напоить и накормить Кита: ужъ вѣрно, молъ, онъ проголодался съ дороги. Китъ спустился вслѣдъ за Барбарой внизъ, въ кухоньку, такую чистенькую и хорошенькую, какой онъ еще и въ жизни не видывалъ, развѣ только подъ окномъ, въ игрушечной лавкѣ. Все въ ней блестѣло, все было въ удивительномъ порядкѣ. Въ этой-то волшебной кухонькѣ Китъ сѣлъ за столъ, чистый, бѣлый, какъ скатерть. Барбара поставила передъ нимъ мясо, хлѣбъ, пиво и т. п. На этотъ разъ онъ очень ловко справляется съ ножомъ и вилкой, потому что противъ него сидитъ эта незнакомая дѣвушка и все смотритъ, вѣрнѣе, наблюдаетъ за нимъ.

Однако нельзя сказать, чтобы Барбара хоть чѣмъ нибудь была похожа на пугало; она безпрестанно краснѣетъ и не хуже самого Кита канфузится, не знаетъ, о чемъ заговорить. Сидятъ они молча; Китъ прислушивается къ тиканью часовъ, она чистить горохъ и пересыпаетъ его на блюдо. Вотъ онъ, невзначай, поднимаетъ глаза и съ любопытствомъ осматриваетъ кухоньку. На полкѣ, рядомъ съ блюдами и тарелками, стоитъ крошечный рабочій ящичекъ; Барбаринъ молитвенникъ и Евангеліе лежатъ тутъ же. Около окна, на самомъ удобномъ мѣстѣ, гдѣ посвѣтлѣе, прибито маленькое зеркало. На гвоздикѣ, у двери, виситъ Барбарина шляпа. Налюбовавшись этими изящными предметами, Китъ переводитъ глаза на ихъ обладательницу и, въ ту самую минуту, когда онъ, глядя на ея вѣки, спрашиваетъ себя, въ простотѣ сердечной, какого цвѣта должны быть у нея глаза, она какъ нарочно тоже взглядываетъ на него, и ихъ глаза, встрѣтившись на мгновеніе, тотчасъ же опускаются внизъ. Китъ наклоняется надъ своей тарелкой, Барбара надъ своимъ горохомъ: оба страшно сконфужены, словно только что уличили другъ друга въ какомъ-то проступкѣ.

XXIII

Ричардъ Сунвеллеръ возвращался домой съ попойки, устроенной Квильпомъ въ «Пустынѣ», какъ онъ очень удачно назвалъ свою любимую бесѣдку, въ той степени опьянѣнія, когда человѣку кажется, что онъ представляетъ изъ себя кладезь премудрости, — съ чѣмъ окружающіе его никакъ согласиться не могутъ, — и онъ охотно пускается въ разсужденія съ самимъ собою. Словомъ сказать, Дикъ былъ совсѣмъ пьянъ. Идя по тротуару, онъ выдѣлывалъ ногами мыслети: то вдругъ останавливался и глядѣлъ вокругъ мутными глазами, то бросался впередъ и, сдѣлавъ нѣсколько нетвердыхъ шаговъ, снова подавался назадъ и говорилъ, говорилъ безъ умолку. Почему-то ему пришло въ голову, что Квильпъ совсѣмъ не такой человѣкъ, который можетъ внушать довѣріе, и что не слѣдовало открывать ему такой важной и щекотливой тайны. Эта угнетающая мысль въ конецъ разбередила ему голову: онъ бросилъ шапку наземь, застоналъ и началъ громко роптать на судьбу: онъ-де сирота горемычный, а бѣднаго сироту всякому легко обидѣть.

— Съ малыхъ лѣтъ брошенъ родителями на произволъ судьбы, попалъ въ когти проклятому карлику: что-жъ тутъ мудренаго, что и проговорился! Вотъ онъ, несчастный сирота, смотрите на него; вотъ онъ, закричалъ онъ, поводя сонными глазами.

— Если хотите, я буду вашимъ вторымъ отцомъ, кто-то произнесъ около него.

Дикъ зашатался во всѣ стороны, стараясь сохранить равновѣсіе, сталъ вглядываться по направленію, откуда шелъ голосъ, и увидѣлъ сквозь мглу, застилавшую ему глаза, двѣ слабо мерцавшія точки; по сосѣдству съ этими точками обрисовался носъ, ротъ, а затѣмъ глазамъ его представилось и туловище, и тогда-то онъ сообразилъ, что все это принадлежало никому иному, какъ его пріятелю Квильпу. Тотъ все время шелъ рядомъ съ нимъ, а онъ почему-то воображалъ, что опередилъ