— Как два? — Жермен выхватил у меня страницу и поднес как можно ближе к свече, рискуя опалить бумагу. — Она сказала два?

— Да! — Я и сама была приятно ошарашена и вместе с внуком склонилась над письмом. — Дальше читай сам!

Он расправил плечи, сглотнул и продолжил:

Представь себе наше удивление! Если честно, я ужасно беспокоилась: каким родится новый ребенок? С одной стороны, мне хотелось, чтобы он был похож на Анри-Кристиана — словно твой брат к нам вернулся, — хотя, конечно, это невозможно. С другой стороны, я боялась, что малыш тоже будет карликом — возможно, бабушка говорила тебе, что таким людям приходится несладко. Анри-Кристиан несколько раз чуть не умер в младенчестве, а папа рассказывал мне о детях-карликах, которых он давным-давно встречал в Париже, — большинство из них прожили совсем недолго.

Однако новый ребенок — это всегда сюрприз и чудо; он не соответствует твоим ожиданиям. Когда родился ты, я была так очарована, что часами сидела у твоей колыбели и смотрела, как ты спишь. Даже свечу не гасила — ждала, пока она сама догорит, — чтобы темнота не мешала мне тобой любоваться.

Сначала мы хотели назвать малышей Анри и Кристиан, но девочки сказали, что Анри-Кристиан был особенным ребенком и никто больше не должен носить его имя.

Папа и я с ними согласны (Жермен одобрительно закивал), поэтому одного из твоих братиков зовут Александр, а другого — Шарль-Клэр…

— Как-как? — не поверила я своим ушам. — Шарль-Клэр?

— В честь твоих дедули и бабули, — прочел Жермен и взглянул на меня с сияющей улыбкой.

— Читай дальше, — сказала я и легонько ткнула его локтем в бок. Он кивнул и вновь повернулся к письму, отыскивая пальцем нужную строчку.

— Так что… — его голос на мгновение дрогнул. — Так что, — повторил он, — пожалуйста, mon cher fils[56], возвращайся домой. Я очень тебя люблю и хочу, чтобы ты опять был с нами — тогда новый дом станет наконец родным.

С неизменной любовью… — Жермен плотно сжал губы; в устремленных на письмо глазах стояли слезы. — Maman[57], — шепотом дочитал он и прижал письмо к сердцу.

* * *

Прошел еще час, прежде чем удалось уложить детей — включая Жермена — и я вновь оказалась в нашей «воздушной» спальне, на этот раз с Джейми. Он стоял в рубашке на краю комнаты, куда не доходил навес, и вглядывался в ночную тьму, пока я высвобождалась из корсета. Наконец я вздохнула с облегчением, когда прохладный ночной бриз коснулся сорочки.

— Саксоночка, у тебя тоже звенит в ушах? — с улыбкой повернулся он ко мне. — Давненько я не слышал столько разговоров в таком тесном помещении.

— Угу. — Я подошла и обняла его за талию. Тяжесть прошедшего дня и вечера вмиг улетучилась. — Здесь так тихо. Я даже слышу стрекот сверчков в кустах жимолости за уборной.

Он притворно застонал и опустил подбородок мне на макушку, прижавшись всем телом.

— Не напоминай. Я и наполовину не закончил уборную для хирургической. А если у нас и дальше будут собираться толпы гостей — придется еще до конца месяца рыть дополнительную яму.

— Мы оба знаем, что Роджер с радостью поможет — стоит только попросить, — заметила я. — Но ты упорно не хочешь его привлекать.

— Он все сделает не так, — фыркнул Джейми.

— Неужели для этого нужен особый талант? — поддразнила я. Джейми был неисправимым перфекционистом во всем, что касалось оружия или инструментов — и уж тем более в рытье безупречных ям для уборных. — Помнишь слова Вольтера: «Лучшее — враг хорошего»?

— Le mieux est le mortel ennemi du bien, — процитировал он на французском. — «Лучшее — смертный враг хорошего». Я уверен, что Вольтер в жизни не вырыл ни одной выгребной ямы. Так откуда ему об этом знать? — Джейми расправил плечи и медленно, с наслаждением потянулся. — Господи, как я хочу поскорее лечь.

— Что же тебе мешает?

— Предвкушать удовольствие не менее приятно, чем его испытывать. К тому же я голоден. Здесь найдется какая-нибудь еда?

— Если дети до нее не добрались. — Наклонившись, я пошарила под кроватью и вытащила корзину, которую припрятала еще днем как раз для такого случая. — Сыр и кусок яблочного пирога тебя устроят?

Он издал неопределенный шотландский звук, выражающий одновременно благодарность и глубокое удовлетворение, и сел на кровать, чтобы наброситься на угощение.

— Марсали прислала Жермену письмо, — сообщила я, усевшись рядом. Подо мной зашуршал набитый кукурузными волокнами матрас. — Джон Куинси тебе не говорил?

— Жермен говорил, — улыбнулся Джейми. — Когда я вышел, чтобы позвать ребятишек в дом, он стоял у колодца и взахлеб рассказывал Джему и Фанни о маленьких братиках. У него даже волосы на макушке топорщились от возбуждения. Уверял меня, что не сможет уснуть — так ему не терпится увидеть родных. Поэтому я дал ему бумагу и чернила — пускай напишет ответ.

Он смахнул крошки с одежды и добавил:

— Фанни помогает ему с правописанием. Интересно, кто научил ее писать? Вряд ли подобный навык пригодился бы ей в борделе.

— Кому-то ведь нужно вести счета и строчить любезные шантажные послания. Хотя, возможно, это задача мадам. Фанни мне не рассказывала, но я думаю, грамоте ее научила сестра.

При мысли о недавнем прошлом нашей подопечной у меня сжалось сердце. Она никогда не говорила ни о прежней жизни, ни о сестре.

— Скорее всего, — кивнул Джейми.

При упоминании Джейн Покок по лицу его пробежала тень. Несчастную девушку арестовали и приговорили к смерти за убийство клиента-садиста, купившего девственность ее младшей сестренки. Бедняжка покончила с собой в ночь перед повешением — за считаные часы до прибытия Уильяма и Джейми, которые примчались ее спасать.

Он сурово сжал губы и покачал головой.

— Что ж… Необходимо как можно скорее отправить Жермена домой. Хотя, боюсь, Фрэнсис будет по нему скучать.

Я